ВОЗВРАЩЕНИЕ ОДИССЕЯ

1. На берегу Троады 2. У стен Исмара 3. В стране лотофагов 4. В пещере киклопа 5. Проклятье Полифема 6. Остров Эола 7. Дар повелителя ветров 8. Бухта лестригонов 9. Остров Эя 10. Обитель мертвых

11. Напутствие Кирки 12. Остров сирен 13. Между Скиллой и Харибдой 14. Быки Гелиоса 15. Суд Громовержца 16. Остров Огигия 17. Гнев Посейдона 18. Остров феаков 19. Во дворце Алкиноя 20. Песнь Демодока

21. На родном берегу 22. В хижине Эвмея 23. Женихи Пенелопы 24. Царица Итаки 25. Месть Одиссея 26. После долгой разлуки 27. Бунт 28. Новые скитания 29. Смерть из моря 30. Эпилог

На берегу Троады

Черный дым поднимался над развалинами Трои ¹. Небо было затянуто серой пеленой, в которой неясным пятном плыл солнечный диск. Море билось и шумело, словно оплакивая гибель великого города.
От песчаного берега один за другим отходили корабли. Гребцы дружно вздымали ряды длинных весел. Выйдя на открытый простор Эгеиды, мореходы поднимали четырехугольные паруса, и чернобокие ахейские корабли скрывались за зубчатой грядой Сигейского мыса .
К берегам далекой родины первыми уходили дружины пилосцев и аргивян. Их вожди — благоразумный Нестор и неукротимый Диомед — не захотели задерживаться на чужом берегу. И боги охраняли в неспокойном море уходящие суда. Капризный Эвр, восточный ветер, послушно донес их корабли до мыса Малеи, а оттуда уже легко было добраться на веслах до Пилоса и Аргоса.
Но тысяча ахейских кораблей все еще оставалась на берегу Троады. Перед отплытием ахейцы решили принести богам гекатомбу. В последний раз широкая равнина Скамандра кипела войсками. С лесистых предгорий Иды воины несли сухие стволы деревьев. К берегу пригнали стадо могучих бело-рыжих быков, рога которых были увиты гирляндами цветов.
Первого быка, осыпав его пригоршнями золотистого ячменя, принес в жертву вождь всех ахейских племен Агамемнон. За ним и другие вожди, взывая к бессмертным богам о даровании попутного ветра и безопасной дороги, ударами мечей предали смерти жертвенных животных. Взвилось пламя сотни костров, в которых сгорала доля богов — кости, обложенные кусками жира и внутренностей. Мясо же должно было достаться людям, участникам жертвоприношения².
У костров сидели воины и жарили мясо на длинных вертелах. Глашатаи развязывали мехи с вином, в широких глиняных кратерах смешивали вино с водой³ и полные кубки быстро расходились по рукам. Звонкоголосые певцы распевали победные пеаны — хвалу богам за дарованную победу.
Радовались ахейцы: наконец-то покинут они берег Троады, так опостылевший им за десять лет войны. Скоро истомившиеся воины увидят гавани своей родины! Снова и снова наполнялись кубки вином. Воины вспоминали минувшие битвы и подвиги героев великой Троянской войны. Но былое уже не заботило их. Нетерпеливо ждали они теперь сигнала к отплытию. Ничто больше не удерживало победителей на опустошенном берегу Троады.
Только трое вождей: Агамемнон, сын Ахилла Неоптолем и предводитель итакийцев Одиссей⁴ не принимали участия во всеобщем ликовании. Тяжелые предчувствия томили их сердца. Агамемнон не мог забыть пророчество пленницы Кассандры, дочери троянского царя Приама, которая при дележе добычи досталась ему и предсказала скорую гибель. Юный Неоптолем вспоминал последние слова старца Приама, убитого им у алтаря Зевса⁵: "Кто не сжалился над старостью, тот сам умрет, не дожив до старости!" А отважный и мудрый Одиссей и сам не знал, почему так тяжело у него на сердце.
Но вот протяжно запели трубы, и толпы воинов кинулись спускать корабли на воду. А дымка на небе становилась все гуще, ветер налетал порывами и поднимал на море крутые волны.
Ахейские корабли один за другим выходили в открытое море. Свистел в снастях ветер, скрипели мачты и морская стихия грозно билась в черные борта кораблей.
Позади оставались опасности войны, могилы друзей, развалины великого города. Но еще много бед подстерегало ахейцев впереди, на пути к желанной родине.

У стен Исмара

Одиноко стоял на носовом помосте корабля Одиссей Лаэртид ⁶. Он кутался в длинный шерстяной плащ, холодная пена летела в его лицо. Хмуро смотрел вождь итакийцев в сумрак, сгущавшийся впереди, где среди волн мелькали борта других ахейских кораблей.
Ахейцы намеревались переплыть Эгейское море прямо на запад и выйти к острову Эвбее. Но корабли Одиссея, поймав в паруса холодное дыхание Борея, двинулись к югу, вдоль берега Малой Азии. По пути домой задумали итакийцы разгромить Исмар, прибрежный город племени киконов. Они считали себя вправе напасть на Измар, ибо были киконы верными союзниками Трои и не раз сражались с ахейцами на полях Троады.
Не ожидали в Исмаре нападения, и дружина Одиссея, рассеяв отряды киконов, ворвалась в город>⁷. До самого вечера торжествующие воины грузили на свои корабли захваченную добычу. Но не следовало победителям беспечно предаваться радости! Неукротимыми воинами оказались киконы. Они снова собрали свое разбитое войско, и, стремительно как вихрь, напали на итакийцев. Едва успели воины Одиссея столкнуть свои корабли в бушующее море и на веслах уйти от берега. Счастье, что киконы не решились преследовать их.
Но медлил Одиссей уводить корабли от берега страны киконов. Отступая под ударами защитников Исмара, итакийцы не смогли подобрать тела погибших товарищей, дабы совершить над ними обряд прощания. А без этого, установленного богами обряда, не смогут тени несчастных войти в обитель мертвых, в мглистое царство Аида.
Сквозь завывание ветра послышался голос Одиссея: "Мы не смогли предать тела убитых погребальному огню!⁸ Услышат ли наш прощальный зов их души?" В ответ закричал один из итакийцев по имени Эврилох: "А кто виноват в этом? Ты, Одиссей! Зачем тебе понадобилось нападать на город киконов? Разве под стенами Трои ты не узнал, как сильно это племя?"
Сурово оборвал его Одиссей: "А разве не ты, Эврилох, был недоволен своей долей при разделе богатств Илиона⁹? Кто, как не ты ликовал, когда мы взяли Исмар и делили сокровища киконов здесь, на песчаном берегу? Разве не я убеждал вас тотчас же выходить в море? Не ты ли, Эврилох, был в числе тех, кто захотел отпраздновать победу веселым пиром? Так не упрекай меня за гибель боевых друзей! Мы выполним последний долг перед погибшими, когда вернемся на родину! На Итаке мы воздвигнем каждому из них кенотаф! А сейчас, итакийцы, крепите паруса! Радуйтесь, что сами остались в живых! Молите Зевса укротить бушующие ветры и даровать нам короткий путь домой!"

В стране лотофагов

Мореходы в Эгейском море называют Борея своим другом. Но дикий северный ветер — ненадежный друг. Верят моряки, что гнездится он в уединенной пещере в холодных Фракийских горах. Оттуда Борей срывается вниз и мчится с заунывным воем над морской равниной. Покуда он дует ровно и сильно — он друг. Но беда, если разъяриться Борей! Тогда поднимает он огромные волны, срывает паруса и смывает в пучину моря несчастных мореходов. Горе тем, кто не успел отвести корабль в надежную гавань! Если и суждено им будет остаться в живых, то занесет их в неведомую даль.
На свою беду понадеялись на Борея итакийцы. Девять дней носила их буря, начавшаяся во время злополучного пира. Лишь на десятое утро за бесконечно бегущими гребнями волн увидели итакийцы темную, зубчатую полоску твердой земли. Кое-как добрались мореходы до скалистого берега и провели в широкую бухту свои истрепанные стихией корабли. Вскоре на берегу, возле низких кустарников, запылали костры. Кто варил в медных котлах немолотый ячмень, кто наполнял ключевой водой высокие узкогорлые амфоры; одни чинили паруса, другие набирались сил, отдыхая на мягком песке. А за прибрежными утесами гулко вздыхало море.
Одиссей обошел берег, осмотрел заросли кустарника. Широкая утоптанная тропа шла от бухты вглубь незнакомой страны. Несомненно, поблизости было людское селение. Подозвал Одиссей своего глашатая, темнолицего горбуна Эврибата. Он был лучшим советником царя Итаки. Именно он созывал народ на собрания, во всех посольствах говорил от имени своего господина, приветствовал гостей царского дома, а на пирах смешивал вино с водой и наполнял кубки.
"Мой верный Эврибат, — сказал Одиссей, — мы должны узнать, что за люди живут на этой земле. Я хочу послать Эврилоха с посольством к здешнему царю. Отправляйся с ним. Я больше надеюсь на тебя, чем на буйного Эврилоха, хотя он и царского рода".
Не долгими были сборы посольства. Эврибат, Эврилох и еще один воин, взяв по обычаю дары, предназначавшиеся для здешнего правителя, отправились в путь.
Сияющий Гелиос уже перешел за половину своего пути, когда итакийцы увидели возвращавшихся послов. Двое — высокий воин и горбун Эврибат — тащили третьего, Эврилоха. Эврилох что есть сил отбивался от них, и рыдал, как младенец.
"Скорее на корабль! — кричал Эврибат, — прочь отсюда!"
Встревоженные воины быстро столкнули суда в воду и приготовили весла, а Эврилоха, скрутив ему руки и ноги, привязали к корабельной скамье. Одиссей, с обнаженным мечом в руках, последним взошел на корабль. В это время на тропе показались спокойно идущие люди. Все они были без оружия, в длинных белых одеждах. Полосатые платки закрывали их головы и спускались на плечи. Приблизившись к берегу, дружелюбно улыбаясь, они жестами приглашали итакийцев вернуться. При виде их связанный Эврилох отчаянно закричал: "Отпусти меня, жестокосердный Одиссей! Я останусь здесь, я не хочу больше скитаться по морю!" Эврибат же умолял скорее уходить в море, и Одиссей приказал гребцам взяться за весла.
"Объясни мне, мой верный Эврибат, — спросил он своего глашатая,— что произошло с Эврилохом? Почему ты так боишься этих мирных и дружелюбных людей?"
Срывающимся от волнения голосом Эврибат ответил Одиссею: "В недобрые края занесла нас буря! Знаешь, что это за народ? Я давно уже слышал о них. Это лотофаги! Мы дошли до их города. У них красивые дома, сложенные из желтого песчаника. За городом, на берегу широкой мутной реки высится величественный храм. Его плоские колонны украшены изображениями невиданных цветов и зверей¹⁰. По дороге к храму нам встретились эти люди. Они приветствовали нас улыбками, и мы безбоязненно подошли к ним. Один из них протянул нам горсть золотистых семян и знаками предложил отведать их. Я медлил из осторожности, а Эврилох отведал это угощение. Тотчас глаза его помутнели, и безумная улыбка застыла на его губах. Сначала я подумал, что он отравился. Но затем Эврилох сказал нам, что никогда не уйдет отсюда, что хочет остаться здесь и всю жизнь питаться этими медвяно-сладкими семенами. Тогда я догадался, что это за семена. Это — лотос! Кто попробует его, тот забывает все на свете — друзей, семью, детей — и больше не хочет возвращения на родину. Есть ли на свете более жалкая участь? О мудрый Одиссей, скорее выводи корабли в открытое море, чтобы наши спутники не потребовали снова высадиться на берег!"
С высокого кормового помоста¹¹ обратился Одиссей к своим спутникам: "Храбрые итакийцы! Дружно возьмитесь за весла. Видите, что стало с этим несчастным? Лотофаги околдовали его, лишили разума. В этой стране все полно опасных чар — вода, пища, люди. Разве вы хотите отказаться от родной земли, как злополучный Эврилох? Презреннейший из смертных тот, кто забудет свою отчизну! В море, друзья! Через несколько дней мы, быть может, вступим в свой дом и обнимем близких!"
Вспенили воду весла, и скоро земля лотофагов скрылась в морской дымке.

В пещере киклопа

На запад направил Одиссей бег своих кораблей. Улеглась буря, и море было спокойным. Весь день итакийцы шли на веслах, а к вечеру увидели скалистый берег большого острова. Уже в сумерках нашли мореходы прекрасную бухту, окруженную стройными тополями. Здесь, под говор волн, утомленные итакийцы заснули.
Утром мореходы увидели возвышавшуюся в середине острова высокую гору. Темноверхие сосны теснились по ее склонам до самой вершины, а в сторону моря сбегали луга с высокой сочной травой. По ним никогда еще не проводил борозду плуг земледельца. Обильной была бы здесь жатва! Но диким и необитаемым казался этот остров.
Собрав своих спутников, сказал им Одиссей: "Как видно, если живут здесь люди, то не пашут они землю, не сажают виноградную лозу, не строят кораблей и уж, конечно, не посещают далекие края. Думаю, не привыкли они дружелюбно встречать чужеземцев и не знают обычаев гостеприимства. Я с двенадцатью самыми сильными воинами отправлюсь настрелять дичи, а остальные останутся на кораблях. Может снова придется нам спешно покидать этот берег!"
Взяв с собой только мех с вином, чтобы было чем утолить жажду, отправился Одиссей со своими спутниками к подножию лесистой горы. Еще не просохла роса на лугах, как увидели путники на склоне горы большую пещеру. Огромные камни, набросанные около нее, обозначали двор. Пусто и тихо было вокруг, только шумели верхушки сосен, да еле слышно доносился рокот морского прибоя.
С замиранием сердца вошли итакийцы в пещеру, и остановились у невероятных размеров очага, сложенного из нетесаных камней. Какой гигант мог сложить его, и какими дровами нужно было топить этот очаг? Вдоль стен стояли деревянные ведра, до краев наполненные жирной простоквашей, и большие тростниковые корзины с овечьим сыром. Никакой другой утвари не было, кроме двух глиняных чаш, таких огромных, каких никогда не видел ни один из смертных.
Вдруг во дворе заблеяли овцы, земля задрожала от тяжелых шагов. Заслоняя дневной свет, в отверстии пещеры показалась чудовищная фигура великана. Он с грохотом бросил на землю охапку дров — каждое полено было длинной с доброе бревно — и стал загонять в пещеру овец.
Загнав скот, великан поднял обломок скалы, который не увезли бы и двадцать лошадей, задвинул им вход, разжег огонь в очаге и принялся доить овец. В трепетном свете горящих поленьев итакийцы, притаившиеся в самом темном углу, смогли разглядеть хозяина пещеры. Он был ростом с высокое дерево, длинные косматые волосы, не знавшие гребня, свисали на плечи, тело великана было едва прикрыто одеждой из козьих шкур. Когда страшный хозяин пещеры повернул свою голову, Одиссей и его спутники увидели, что у великана был только один глаз посреди лба.
Закончив доить овец, великан вытащил из огня горящую ветку и осветил пещеру. Он долго смотрел в угол, где спрятались итакийцы, затем, тяжело ступая, приблизился к ним и спросил: "Кто вы такие, бродяги? Зачем вы забрались сюда? Вижу, что вы из тех бездельников, что скитаются по морям в поисках легкой наживы!"
Услышав подобный раскатам грома голос великана, итакийцы замерли. Но Одиссей смело выступил вперед и сказал: "Мы ахейские воины с острова Итака. Плывем из города Трои, где сражались в войсках Агамемнона — царя, великого славой. По воле всемогущего Зевса буря загнала нас сюда, к неведомым берегам. Просим тебя, припав к коленям твоим, — прими нас как друзей. Вспомни, что за обиду, нанесенную гостю, мстит Зевс, покровитель странников!¹²"
Злобно захохотал великан: "Видно, что ты издалека попал сюда, чужеземец! Ты вовсе лишен ума, если думаешь, что я испугаюсь кого-либо из бессмертных! Нам, киклопам¹³, нет дела ни до Зевса, ни до других ваших богов: мы сильнее их, и род наш древнее их рода! Я поступлю с вами так, как захочу".
После этих слов схватил великан двух несчастных спутников Одиссея, ударил их головами о камень и съел. В ужас пришли итакийцы от содеянного киклопом. В смятении Одиссей призывал Афину Палладу, свою неизменную защитницу. Он просил мудрую богиню подсказать, как справиться с чудовищным людоедом. И не оставила Афина своего любимца в беде, подала добрый совет.
Одиссей протянул киклопу принесенный с собой мех с неразбавленным вином и сказал: "Выпей, киклоп, нашего золотого вина! Я принес его сюда для тебя в надежде на твое гостеприимство. И, хотя ты не принимаешь нас как гостей, — оно твое. Только назови свое имя, чтобы мы с почтением могли обращаться к тебе".
Взял киклоп мех, в два глотка осушил его на половину и ответил: "Меня зовут Полифемом, я — сын Посейдона. Назови и ты свое имя, бродяга, чтобы я мог почтить тебя подарком, какой полагается гостю".
Не зря Одиссея называли в народе многомудрым, вот что сказал он киклопу: "Ты хочешь знать мое имя, могучий Полифем, чтобы угостить меня и сделать подарок по обычаю? Я зовусь "Никто", такое имя дали мне родители, так зовут меня мои друзья".
Захохотал людоед и воскликнул пьяным голосом: "Так знай же, мой любезный "Никто", что ты будешь съеден последним, когда я разделаюсь с остальными. Вот тебе мой подарок!" С этими словами киклоп допил вино, что оставалось в мехе, повалился на бок, и вскоре путники услышали его храп, подобный рычанию дикого зверя.
Тогда Одиссей с товарищами своими мечами заострили конец большого бревна, приготовленного Полифемом для очага, и положили его острием в огонь. Четверо воинов встали рядом со своим вождем. Когда дерево затлело, смельчаки подхватили бревно, тихо подошли к спящему киклопу, и, стараясь не смотреть на страшное лицо, вонзили тлеющее острие в его единственный глаз.

Дико завыл людоед, вскочил на ноги. Кровь лилась по его лицу и груди. Ослепленный, он метался по пещере и звал на помощь своих сородичей. Вскоре снаружи раздался топот огромных ног. Киклопы сбегались к пещере и тревожно окликали собрата. "Что случилось с тобой, Полифем? — спрашивали они. — Что ты кричишь и будишь всех среди ночи? Кто губит тебя силой или обманом?" Страшным ревом отвечал им Полифем: "Никто"! "Никто"! Но виноват я сам, ибо гибну по собственной глупости! "Никто" не смог бы мне повредить силой!"
Рассердились киклопы на Полифема за его нелепый ответ. "Если никто, — закричали они, — так чего же ты ревешь? Ты, верно, болен. Так призови на помощь своего отца, владыку морей Посейдона, а мы не собираемся сидеть у твоей постели!"
Ушли киклопы, стихли их тяжелые шаги и недовольное ворчанье. Полифем продолжал стонать, а итакийцы радовались, что Одиссей так хитро придумал себе имя и тем самым спас их от неминуемой гибели.
До самого утра размышлял Одиссей, как бы им выбраться из пещеры. Слишком тяжел был камень, закрывавший выход из пещеры. Время от времени киклоп шарил руками по овечьему стаду, топтавшемуся у закрытого камнем выхода. Он хотел убедиться, — не спрятались ли его гости между густошерстными овцами и не готовятся ли они убежать утром, как только он начнет выпускать их на пастбище.
И тут Одиссей увидел, что киклоп ощупывает только спины животных. Спасительная мысль пришла в голову хитроумному герою. Тихо он подозвал товарищей, вместе они отогнали от стада несколько самых крупных баранов, затем, найденными в пещере веревками, связали баранов по трое. Под брюхом у каждого среднего барана Одиссей подвязал по одному из своих воинов, и дал баранам смешаться со стадом.
Целое море курчавых спин волновалось у ног Киклопа. Одиссей уже и сам не мог различить, где находятся связанные между собой животные. Он был уверен, что Полифем не сообразит пошарить под брюхом у баранов. Теперь можно было подумать и о собственном спасенье. Для себя он выбрал самого рослого барана. Волнистая черная шерсть животного ниспадала до самой земли. Одиссей забрался под барана и, вцепившись руками в его шелковистую шерсть, повис под его теплым брюхом.
Наконец Полифем поднялся, отвалил камень у входа и начал выпускать стадо наружу. С пронзительным блеянием бараны проталкивались вперед. Киклоп, как и предполагал Одиссей, проводил рукой только по их спинам. Последним, медленным шагом выходил из пещеры баран, под брюхом которого висел Одиссей. Полифем остановил своего круторогого любимца, и Одиссей услышал над собой голос киклопа: "Ты ли это, вожак стада моего? Что же ты выходишь последним? Ты никогда не был так ленив и медлителен! Ты всегда шел впереди всех. Верно, понимаешь, что мой глаз уже не видит тебя? Наглый бродяга отнял у меня зрение. Зовут его "Никто", и он не ушел еще от моей мести. Если бы ты мог говорить, то сказал бы мне, где прячется этот ненавистный "Никто". Он не скрылся бы от меня! Я разорвал бы его на куски и разбросал его останки по пещере!"
Еще раз провел Полифем по мягкой шерсти животного и выпустил из пещеры. Баран поспешил за стадом. Во дворе Одиссей проворно соскользнул на землю, отвязал своих спутников, и они, крадучись, пошли в сторону взморья.

Проклятье Полифема

У берега за скалой покачивались на волне черные итакийские корабли. Встревоженные товарищи бросились навстречу своему вождю. Одиссей остановил все расспросы и приказал быстро отходить от берега. Когда корабли выходили из бухты, все увидели на крутой скале, возвышавшейся над морем, исполинскую фигуру киклопа Полифема.
В первый раз мудрость и осторожность покинули Одиссея. Гордый своей победой над кровожадным киклопом, он, поднявшись на кормовой помост, закричал Полифему: "Поделом тебе злой киклоп! Справедливые боги наказали тебя за моих убитых тобой товарищей!"
Услышал голос Одиссея Полифем, отломал от скалы огромный кусок и бросил на голос своего врага. Тяжело загудел брошенный камень. Пролетел он над головами гребцов и рухнул впереди кораблей. Пенясь, всплеснулась вода, могучая волна ударила по кораблям и погнала их обратно к берегу. Но, повинуясь приказу своего вождя, разом ударили гребцы веслами по воде, и корабли итакийцев снова помчались прочь от смертельно опасного берега.
И вновь утратил Одиссей свою природную мудрость. "Если спросят тебя, Полифем, — крикнул он, — кто лишил тебя твоего единственного глаза, отвечай: Одиссей, царь Итаки, сын героя Лаэрта!" Заревел от гнева киклоп: "Горе мне! Сбылось давнее пророчество! Великий прорицатель Телем предсказал мне, что рука Одиссея ослепит меня. Но я думал, что явится муж богоподобного вида, могучий силой своей! И что же? Жалкий уродец, хилый человечишка, коварно напоив меня вином, сделал из меня слепца!"
Поднял Полифем свою косматую голову и с мольбой простер свои руки, призывая своего отца, бога морей Посейдона. "О колебатель земли Посейдон! — воскликнул киклоп. — Если ты слышишь своего сына, то не допусти, чтобы Одиссей, сын Лаэрта достиг своей родины. А если суждено ему увидеть свой дом, пусть испытает он прежде много страданий, пусть утратит он всех своих спутников, пусть прибудет к родному берегу на чужом корабле и в доме своем встретит горе!"
Оцепенели от страха итакийцы, услышав проклятья киклопа. "Боги разгневались на нас, — зашептали они — все мы погибнем! Как умилостивить бессмертных?"
А ветер уже надувал паруса кораблей, и все быстрее мчались они по морскому простору.

Остров Эола

Одиссей и верный Эврибат не сводили глаз с бескрайней морской зыби. Суша! Им нужна была суша. На кораблях подходили к концу запасы пищи и пресной воды. И вот на горизонте заметили они маленький островок. Им казалось, что этот крошечный островок поднимается и опускается среди волн. Но странно: корабли никак не могли приблизиться к нему. Он словно ускользал от них, то вперед, то вправо, то влево.
Всезнающий Эврибат, указав на остров, воскликнул: "Я знаю, что это такое! Это Эолия — плавучий остров. На нем обитает божественный Эол¹⁴, повелитель ветров. Посмотри, Одиссей, как сияет его дворец за медной оградой! В нем с женой и двенадцатью детьми пирует Эол, оттуда же он рассылает во все стороны света бушующие и легковейные ветры.
Задумался Одиссей. "Эол, повелитель ветров? — повторил он. — Мы должны побывать у него. Он может помочь нам добраться до Итаки". И налегли гребцы на весла, пустившись вдогонку за волшебным плавучим островом. Но как не выбивались гребцы из сил, расстояние между кораблями и медно-стенной обителью Эола не сокращалось. Когда последние силы покинули мореходов, остров повелителя ветров остановился посреди моря, словно поджидая героев.
Радушно принял Эол Одиссея и его спутников. Он встретил их как почетных гостей в пышно убранной дворцовой палате, сияющей золотом и орихалком. За янтарными кубками, оправленными в серебро, Одиссей рассказывал гостеприимному хозяину о том, как бились ахейцы с троянцами, как была взята и разрушена Троя; о том, какие беды пришлось претерпеть им в смрадной пещере Полифема.
Целый месяц Эол по-царски угощал итакийцев и заботился о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Когда же Одиссей попросил его помочь вернуться на родину, Эол обещал попутный ветер.
И вот наступил день отплытия. Шестеро сыновей Эола принесли на корабль Одиссея дар повелителя ветров — огромный мех, завязанный кручеными серебряными нитями. "Не развязывай мех, пока не вытащишь корабли свои на родном берегу!" — сказал Эол Одиссею. Проверив, крепко ли завязаны узлы на мехе, царь всех ветров, попрощался и покинул корабль.
Легкая сверкающая зыбь чуть тревожила море, Зефир — западный ветер — наполнил паруса, и гребцы сложили ненужные весла. Корабли Одиссея, как стая перелетных птиц, понеслись к далеким берегам отчизны.

Дар повелителя ветров

Девять дней дул попутный ветер, посланный Эолом. Девять дней корабли благополучно совершали свой путь. Одиссей никому не доверял руля: так стремилось его сердце родной Итаке. На десятый день ликующие голоса его спутников возвестили, что вдали показалась земля. Темные гористые острова поднимались на горизонте. Все ближе и ближе был тот, который они покинули десять лет назад — Итака. Белопенный прибой бился о знакомый берег, над островом поднималась плоская, открытая ветрам вершина горы Нерион.
Кормчий подошел к Одиссею и попросил его: "Позволь мне, царь Итаки, встать у кормила и самому ввести корабль в родную гавань! Негоже тебе, вождю итакийцев, стоять у руля, как простому мореходу!" Одиссей передал ему кормовое весло, а сам сел рядом. И тут, истомленный бессонными ночами, под неумолчный плеск воды вдоль бортов корабля, склонился герой на свернутый канат и погрузился в глубокий сон.
Тем временем спутники Одиссея, столпившись у мачты, во все глаза глядели на приближающийся берег и радостно говорили о том, как сбежится в гавань Итаки весь народ встречать их. Больше других радовался неугомонный Эврилох. Он давно забыл свое приключение в стране лотофагов и теперь вслух мечтал, как он будет выгружать с корабля свои богатства перед восхищенными согражданами.
Тут на глаза ему попался полный мех — подарок Эола Одиссею. Вздохнул Эврилох завистливо и сказал: "О, вечные боги! Если сложить всю нашу добычу, она и тогда будет меньше добычи Одиссея. А ведь мы сражались вместе и терпели одинаковые беды. Вот и теперь, — Эол одному ему сделал богатый подарок. Давайте, друзья, хотя бы посмотрим, что так плотно завязано в этом мехе? Уж, наверное, там немало и золота и серебра!"
Итакийцы одобрительно выслушали слова Эврилоха. Они тоже считали, что вожди несправедливо делят добычу, а боги несправедливо делят счастье и удачу между людьми. Еще на берегу Троады, нагружая корабли добычей, воины толковали, что доля вождя заполнила все пространство под кормовым помостом. А тут еще этот прощальный подарок Эола!
Столпились воины у таинственного меха и развязали его. С жадным любопытством заглянули они внутрь, ожидая увидеть несметные сокровища. Но из меха с воем и свистом вырвался холодный воздух. Тщетно пытался перепуганный Эврилох завязать мех. Поздно! Потемнело небо, помчались грозные тучи, заревел ураган, бушующие волны скрыли берег родины. Закружила морская стихия корабли, и кормчие были не в силах владеть рулем.
"Несчастные! — закричал проснувшийся Одиссей. — Вы развязали мех! В нем были спрятаны все буйные ветры: Эол вручил их в этом мехе, чтобы ничто не могло помешать нашему плаванию. Теперь все погибло из-за вашего непомерного любопытства. Когда теперь мы снова увидим нашу землю!"
С непреодолимой силой забросила буря корабли итакийцев в неизведанную даль. Когда буря начала стихать и косые лучи солнца брызнули сквозь рваные тучи, впереди, в море, словно загорелась золотая звезда. Тогда Одиссей понял, что снова он со своими спутниками очутился вблизи плавучего острова Эола.
Несказанно удивился Эол, когда увидел итакийцев, входящих в его медно-стенный дворец. Одиссей вошел первым и сел на пороге, как проситель, закрыв голову полой плаща. Воскликнул удивленный Эол: "Ты ли это, Одиссей? Что привело тебя обратно? Я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты беспрепятственно прибыл к родному берегу!"
Одиссей сокрушенно ответил: "Боги низвели на меня роковой сон и лишили разума моих спутников. Они развязали подаренный тобою мех и…" Тут прервал его Эол, поднял он руку и грозно воскликнул: "Недостойные! Покиньте мой остров. Я не могу принять под защиту людей, которых карают бессмертные боги! Прочь! Ненавистный богам и для меня ненавистен!"
Горько сетуя на свое несчастье, итакийцы побрели к своим кораблям, и отчалили от плавучего острова. Долго, с горечью следили они, как скрывается в волнах обитель царя ветров.

Бухта лестригонов

На седьмые сутки тягостного плавания скитальцы снова завидели землю. Берега ее были угрюмы и неприступны. В одном лишь месте отрылась бухта — правда, удобная, но мрачная, как врата Аида¹⁵. Справа и слева из воды поднимались отвесные скалы, и только в глубине виднелся пологий берег. Корабли стали у берега один возле другого в тесный ряд. У самого входа в бухту из воды торчала одинокая скала. Одиссей решил, что с нее будет удобно осмотреть окрестность. По приказу вождя гребцы подвели корабль вплотную к скале и привязали судно канатом к ребристому выступу.
Одиссей взобрался на вершину скалы и осмотрелся. На пустынном берегу он увидел бесконечное нагромождение голых утесов да широкую дорогу, которая начиналась от самой бухты, извивалась и пропадала среди скал. Но нигде не было заметно ни жилья, ни людей.
Выбрав среди своих спутников двух отважных воинов, Одиссей отправил их вместе с глашатаем Эврибатом разведать, куда ведет пустынная дорога. "Будьте осторожны, — сказал он Эврибату. — избегайте селений. Притаитесь где-нибудь возле источника и дождитесь, пока придут за водой женщины. Узнайте у них, какой народ обитает в этой угрюмой стране.
С тревогой смотрел вождь итакийцев вслед уходящим товарищам. Он остался на утесе и не сводил глаз с пустынной дороги.
Прошло немного времени. Вдруг Одиссей увидел своих посланников. Они бежали так, будто за ними гнался сам демон смерти Танатос. Эврибата не было с ними. До ушей Одиссея донесся их вопль: "Лестригоны! Лестригоны! Спасайтесь!"
Тут показалось Одиссею, что далекие утесы сдвинулись с места и понеслись страшными прыжками. Но тотчас же он понял, что не утесы это, а толпа чудовищных великанов. Они были похожи на живые горы, — Полифем показался бы ребенком рядом с ними.

Едва успел Одиссей соскользнуть со скалы на свой корабль, как великаны достигли берега бухты, и принялись огромными камнями крошить в щепки корабли, оставшиеся у берега. Итакийцы с воплями прыгали со своих судов в воду, пытаясь спастись вплавь, но великаны ловили их, безжалостно убивали и тут же нанизывали на длинные жерди, как рыб.
Увидев страшную гибель товарищей, Одиссей перерубил мечом причальный канат, гребцы схватились за весла, и его корабль стремительно выскользнул из бухты. Уцелевшие итакийцы поняли, что спаслись только они.
Бессильный гнев душил Одиссея. Он один стоял на носу корабля и, закрывшись плащом, оплакивал погибших друзей, но больше других — своего верного, разумного Эврибата, которого он сам послал на смерть. Наконец Одиссей отер слезы и обратился к своим спутникам: "Гребите сильнее, друзья! Мы спаслись от гибели, продолжим же наш путь, какие бы испытания не ожидали нас впереди!"
Корабль направился на север. Итакийцы и сами не знали, как далеко от острова Эола занес их стремительный Эвр, восточный ветер. Они надеялись, что скоро покажутся из синеющей зыби берега какой-нибудь страны, где жители гостеприимно примут усталых мореходов, наделят их пищей и вином и укажут им путь по волнам многошумного моря к родной земле.

Остров Эя

Через несколько дней пути корабль Одиссея подошел к острову сказочной красоты. Мореходы вытащили свое потрепанное бурями судно на блестящий белый песок обширной круглой бухты и разбрелись по берегу. Кто-то улегся среди густой травы, другие сидели в тени широковетвистых ив. Рядом глухо шумело море. Его неумолчный гул то ослабевал, то нарастал снова, утомляя слух. Изо дня в день все тоже вечно шумящее море! Иссякли запасы пищи, чужая страна грозит неведомыми бедами, а странствию нет конца.
Одиссей бродил между лесистыми холмами в надежде разузнать, к какому берегу пристал их злополучный корабль. Но вот среди деревьев показалась знакомая фигура вождя. Он опирался на копье, сгибаясь под тяжелой ношей, На плечах его лежало грузное тело убитого им оленя. "Ободритесь, друзья! — сказал Одиссей, сбросив свою охотничью добычу. — Мы не сойдем в мрачное царство Аида, прежде чем нам назначено судьбой. Подкрепитесь сочным оленьим мясом, утолите голод, — а после обсудим, что нам делать".
Проголодавшиеся воины изжарили мясо и уселись обедать вокруг костров. Когда последняя кость была обглодана, Одиссей обратился к своим повеселевшим спутникам: "Я поднялся на вершину холма. Мы находимся на маленьком острове, кругом расстилается безбрежное море. Но посредине — я заметил —восходит дым от скрытого в лесу жилища. Там живут люди! У них мы можем узнать, что это за остров".
Угрюмо слушали итакийцы слова своего вождя, а горячий Эврилох воскликнул: "Ты снова хочешь отправить нас на гибель, неугомонный Одиссей! Мы не забыли ни людоеда Полифема, ни свирепых лестригонов! Кто знает, какое чудовище мы встретим здесь?"
Сурово возразил ему Одиссей: "А какой толк сидеть здесь, в страхе на шаг отойти от берега? Мы должны узнать, в какую сторону беспредельного моря направить бег нашего корабля. Как же иначе достигнем мы родной Итаки?"
Эврилох замолчал, и воины поневоле согласились с Одиссеем. Тогда вождь итакийцев разделил своих спутников на два отряда, по двадцать два воина в каждом, снял с себя шлем и бросил в него два камня, белый — за себя и черный — за Эврилоха. Выпал жребий Эврилоха.
"Один из двух отрядов твой, Эврилох. Бери его и иди, разузнай, куда на сей раз забросила нас судьба, — сказал Одиссей.
Ничего не оставалось делать Эврилоху. Приказал он взять каждому воину по два копья да по круглому щиту из толстой воловьей кожы и направился со своим отрядом вглубь острова.
Медленно плыл по небу лучезарный диск Гелиоса. Оставшиеся на берегу итакийцы в тревоге ожидали своих товарищей. Наконец, захрустели в лесу ветки и они увидели спешащего к ним Эврилоха. Он был один. Горестно простирая руки к друзьям, заговорил Эврилох: "Мы добрались до жилища, которое видел ты, Одиссей, с вершины холма. Во всей Элладе не найдется дома, превосходящего его красотой! Долго любовались бы мы им, но вдруг на опушку леса, где мы притаились, сбежались дикие звери: и остромордые волки, и пышногривые львы. Подняв свои копья, мы приготовились защищаться. Однако звери, помахивая хвостами, как собаки, стали ластиться к нам и жалобно скулить. Тут из раззолоченных дверей появилась красавица, — несомненно нимфа, а может быть даже богиня. Приветливо улыбаясь, она пригласила нас войти в ее дом. Мои воины послушно последовали за светлокудрой красавицей, а я потихоньку отстав, спрятался за дверью. Сначала до меня доносились веселые голоса моих воинов, потом звон кубков, потом непонятное восклицание хозяйки, звучавшее резко и насмешливо, а потом… потом захрюкали свиньи. Я заглянул в приоткрытую дверь и увидел, как все мои воины, ползая по полу на четвереньках, на моих глазах превращаются в свиней. Умоляю тебя, Одиссей, прикажи поднимать парус! Прочь от этого берега! Иначе и нас постигнет та же участь!"
Одиссей возразил: "Друг Эврилох, ты можешь оставаться здесь, если хочешь. Но я не могу покинуть своих товарищей в беде. Я постараюсь помочь им".
Никто не смел удерживать своего вождя. Одиссей пристегнул к поясу свой меч и скрылся в густом лесу. Он уже миновал чащу и выходил к широкой цветущей поляне, как навстречу ему из-за деревьев выступил безоружный юноша. С его плеч ниспадал белоснежный плащ, на полях дорожной шляпы и на легких сандалиях трепетали золотые крылышки, в руке юноша сжимал короткий жезл, обвитый двумя золотыми змейками. Дружеским, но повелительным жестом он остановил Одиссея. "Узнаешь ли ты меня, многомудрый вождь итакийцев? — заговорил юноша. — Знаешь ли ты, куда идешь?" Сразу узнал Одиссей Гермеса, вестника богов, по жезлу-кадуцею и крылатым сандалиям. "Как же мне, Гермес, не узнать тебя, одного из двенадцати великих олимпийцев! Видно боги не совсем оставили меня, удостоив встречи с тобой!" — ответил Одиссей.
"Так знай же, — продолжил Гермес, — ты со своими воинами попал на остров под названием Эя¹⁶, в царство волшебницы Кирки¹⁷, коварной дочери солнечного титана Гелиоса. Она опоила твоих товарищей колдовским зельем, превратила в свиней и заперла в грязном хлеву. Так она поступает со всеми мореходами, которые высаживаются на берегу. Та же участь ожидала и тебя, но я помогу тебе". С этими словами Гермес вырвал из земли невзрачное с виду растение. Корень у него был черный, а цветок молочно-белый, издававший резкий запах чеснока. "Возьми этот цветок, — сказал Гермес, — с ним ты можешь не бояться чар Кирки. Бессмертные называют его: "моли". Тот, кто держит его в руке, защищен от любого колдовства. Не выпускай его из рук. Волшебница предложит тебе вина; в него будет подмешано зелье, но ты пей его без боязни. "Моли" охранит тебя. Когда ты выпьешь вино, Кирка прикоснется к тебе своим волшебным жезлом. Направь меч свой прямо в ее сердце, сделав вид, что хочешь убить. Опусти свое оружие только тогда, когда она поклянется не делать тебе вреда. После этого ты можешь вполне довериться ей".
С этими словами Гермес стремительно взмыл в воздух и исчез в небесной лазури. Сжимая в руках чудесный цветок, Одиссей медленно подошел к дверям дома Кирки. Кругом стояла тишина знойного полдня, только в доме слышалось сладкозвучное пение волшебницы.
Уверенным шагом вошел Одиссей в покои Кирки. При виде героя волшебница поднялась с роскошного кресла и, протягивая ему чашу вина, с улыбкой сказала: "Сначала утоли свою жажду, чужеземец! Говорить с тобой мы будем потом". Без колебаний выпил Одиссей вино, а чародейка коснулась его плеча золотым жезлом и воскликнула: "Не будет у нас с тобой беседы, глупец! Отныне ты способен только хрюкать! Иди, и валяйся свиньей в закуте!" Но Одиссей в тот же миг занес над ней свой меч, грозя или снести голову, или пронзить сердце.
Вскрикнула в ужасе Кирка, бросилась к ногам Одиссея. Она припала к его коленям и в слезах стала умолять не лишать ее жизни: "Кто ты, доблестный воин? Как ты устоял против моего зелья? Убери скорее свой меч! Я готова стать тебе другом! О, я знаю! Ты — Одиссей, которого все зовут многомудрым. Я давно уже слышала от Гермеса, вестника богов, что ты прибудешь сюда, на остров Эю, от берегов разрушенной Трои. Мои чары бессильны пред тобой".
Но Одиссей не опустил меча. "Нет! — возразил Одиссей. — Поклянись раньше, что не таишь против меня коварных замыслов! Поклянись, что вернешь моим спутникам, превращенным тобою в свиней, человеческий облик!"
"Клянусь, — ответила Кирка, — клянусь подземными водами Стикса, реки мертвых!¹⁸ Ты знаешь, что эту страшную клятву не могут нарушить даже боги. Я не причиню тебе вреда. Я верну прежний облик твоим воинам. Только не губи меня! Ведь я, хоть и дочь титана Гелиоса, бога солнца, но все же я не бессмертна!" Только после этих слов Одиссей вложил меч в ножны.
Тут кликнул Кирка своих служанок, да не простых, а нимф горных ручьев и рощ этого острова. Одна из них по обычаю омыла ноги гостя, другая поставила на стол корзинки с мягким хлебом, желтыми яблоками, блюда с холодным мясом, овечьим сыром, и наполнила драгоценные кубки сладким пурпурным вином. "Подкрепись, доблестный Одиссей, — сказала Кирка, — в сражениях и скитаниях по бурному морю ты, наверное, уже успел забыть вкус хорошего вина и свежего хлеба".
С упреком ответил ей Одиссей: "Какой же воин согласится услаждать себя едой и вином, пока товарищи его в недостойном образе томятся в хлеву? Освободи моих спутников, и тогда я смогу со спокойной душой пировать за твоим столом".
Трижды хлопнула Кирка в ладоши и в покои визжа, толкаясь, стуча копытцами ворвалось стадо свиней. Животные жалобно хрюкали, слезы катились у них из глаз, ибо, утратив человеческий облик, они не утратили человеческого разума. Из широкого сосуда Кирка зачерпнула немного пахучей зеленоватой мази и этим снадобьем помазала по очереди спины свиней. В тот же миг спала с них жесткая щетина, и поднялись на ноги товарищи Одиссея, приняв прежние человеческие черты.
"Не медли, Одиссей, — сказала волшебница, — ступай на берег, где ждут тебя остальные спутники. Приведи их сюда, Я буду рада оказать гостеприимство соратникам благородного царя Итаки".
Солнце уже спускалось за верхушки деревьев, когда Одиссей пришел на берег бухты. Измученные тревогой итакийцы поспешили ему на встречу. Одиссей приказал им перетащить корабль повыше на берег, спрятать все богатства и корабельные снасти в ближайшей пещере, а самим идти в дом Кирки. "Там, — сказал он, — ждут нас товарищи и царское угощение".
С радостью воины бросились разгружать корабль. Только Эврилох, пытаясь удержать своих друзей, хватал их за одежду и твердил: "Куда вы, безумные! Вы хотите войти в дом коварной чародейки! Я знаю, чем все это кончится! Она превратит вас в свиней! Разве вы забыли, что случилось нами, когда мы пошли за дерзким Одиссеем в пещеру киклопа?" Но воины только отмахивались от Эврилоха. "Успокойся, — отвечали они ему, — если ты не хочешь идти с нами, то оставайся здесь и стереги корабль. Мы же верим своему вождю и пойдем с ним".
После того, как военная добыча, захваченная в Трое, была спрятана, итакийцы последовали за Одиссеем. Побрел за ними и Эврилох: ему не хотелось одному оставаться на морском берегу.
Когда Одиссей со своими спутниками вернулся в дом Кирки, там уже шел веселый пир. В мраморной палате, освещенной пламенем серебряных светильников, стояли длинные низкие столы с обильной едой и вином в драгоценных кратерах. У столов, в красных и белах хитонах, возлежали гости волшебницы. Увидев своих товарищей, пирующие бросились обнимать их и рассказывать, как Одиссей спас их от горестной участи. Здесь же находилась и хозяйка дома. "Забудьте все свои беды, пришельцы! — говорила она. — Я знаю, вы претерпели много страданий и на широких морских просторах, и на чужой земле от свирепых чудовищ. Теперь же наслаждайтесь золотым вином и едой! Отдыхайте в моем доме. Пусть в ваших сердцах возродится то мужество, с которым вы некогда пустились в далекий путь!"
Больше не боялись итакийцы улыбок волшебницы, не боялись пить ароматное вино за ее столом. И с этого дня в доме волшебницы пиры сменялись пирами, — день за днем, месяц за месяцем, в течение целого года. Но все чаще вспоминал Одиссей родную Итаку, светлоокую жену Пенелопу, сына Телемаха, которого он одиннадцать лет назад оставил новорожденным младенцем, свою седую мать Антиклею и старика-отца — Лаэрта.
И вот однажды пришел Одиссей в покои Кирки, склонился перед ней, как проситель и стал умолять: "О, будь милостива к морским скитальцам! Помоги нам вернуться на родину. Наши сердца тоскуют по ней. Ты — дочь всевидящего Гелиоса! Укажи нам верный путь к дому!"
Кирка со вздохом ответила: "Что же, богоравный Одиссей, я не хочу удерживать тебя против твоей воли. Хотя, не скрою, мне тяжело тебя отпускать. Ведь я под сердцем ношу ребенка твоего ребенка, Одиссей. Я укажу тебе дорогу и пошлю попутный ветер. Но прежде ты должен узнать, — все ли боги благосклонны к тебе. Не преследует ли тебя кто-нибудь из бессмертных, не питает ли злобу? Перед тем, как направишь ты бег своих кораблей к родным берегам, тебе предстоит совершить неслыханное. Тебе придется уклониться с прямого пути и проникнуть в обитель Аида, где томятся души умерших. Ты должен вопросить о своей судьбе тень Тиресия Фивского. Повелительница мертвых Персефона сохранила ему и разум, и память, и пророческий дар".
Как ни был мужественен Одиссей, но при мысли, что ему предстоит живым спуститься в царство смерти, он побледнел. "Кто же будет моим провожатым на этом пути? — наконец решился спросить он. — Не многие из смертных, побывав там, вернулись назад¹⁹. А из ныне живущих никто не знает туда дороги".
"Не думай об этом, — возразила Кирка, — поднимай парус, и смело плыви. Ветер домчит твой корабль до великой реки Океан, обтекающей мир. Я же научу тебя, что делать дальше".
Наутро начались сборы. Но итакийцам не довелось покинуть остров Эю без печальной утраты. Погиб нелепой смертью самый младший из итакийцев — юный воин по имени Эльпенор. Он не отличался храбростью в битвах, и боги не одарили его острым умом, но он был верным товарищем и неутомимым гребцом. В ночь накануне отплытия Эльпенор выпил много вина, и, утомленный смехом и громкими разговорами пирующих друзей, поднялся он на пологую крышу дома владычицы острова Эя, где и уснул в тишине и прохладе звездной ночи. На рассвете, когда шумные сборы товарищей разбудили его, спросонья забыв, где находится, шагнул несчастный прямо с крыши и разбился насмерть.
Оплакали итакийцы Эльпенора и отправились на берег спускать корабль на воду. С ними пошла и Кирка. Она привела на веревке черных барана и овцу²⁰ для жертвоприношения мертвым. Потом обняла Одиссея и шепнула ему на ухо: "Я назову нашего сына Телегоном, что значит "Рожденный Вдали" — вдали от отца, от тебя, Одиссей".
Как только мореходы вывели корабль из круглой бухты острова Эи, подул ровный упругий ветер Эвер, посланный заботливой Киркой, и судно итакийцев понеслось по волнам белопенного моря на запад к туманному Океану.

Обитель мертвых

Неутомимо катит свои волны морская стихия, и не видно конца ее неспокойному простору. Но предел есть и у моря. Земля — это круглый остров, лежащий огромным щитом на водах мирового Океана. Море пересекает земной щит поперек — с востока на запад. Далеко на западе, за Столпами Геракла, кончаются и земля и море. Дальше льется мировая река Океан, окружая землю кольцом своих предвечных вод. Туда, за пределы населенного мира, никогда не заглядывает жизнетворный Гелиос. Там, в унылых вечных сумерках, лежит неведомая земля, там начинаются владения сурового бога мертвых Аида и его жены Персефоны.
Итакийский корабль все дальше и дальше уходил в область беспросветного мрака. Низкие облака нависли над тусклой равниной вод. Лишь на самом горизонте, позади корабля, небо тускло светилось.
Одиссей сам правил рулем. Поодаль показался пологий берег, поросший черными тополями и зарослями унылых ракит. Одиссей повернул рулевое весло, и под килем корабля захрустел прибрежный песок.
Итакийцы сошли на берег. Их встретила мертвая тишина, и еще непроглядней сгустились сумерки. Тихо обратился Одиссей к своим спутникам: "Вот, друзья, и достигли мы печальной обители мертвых. Ожидайте меня здесь. Я пойду искать утес, возле которого сливаются две из пяти рек обители мертвых: угрюмый Кокит и кипящий Пирифлегетон. Там и есть вход в царство Аида²¹. Пусть храбрейшие из вас — Перимед и Эврилох — последуют за мной и ведут жертвенных животных. Мне понадобится помощь, чтобы принести жертву теням умерших".
Взял Одиссей копье, закутался в плащ и направился к черным тополям. Ноги путников вязли в песке. Все было мертво в этом беззвучном сумраке, только позади вздыхал седой Океан. Пройдя по бесплодной равнине, они вышли на берег глубокой реки. Это и был Кокит — река плача.
Долго шли путники вдоль ее извилистого берега. Вдали все громче и громче слышался гул водопада. Наконец они увидели неясные громады островерхих утесов. Возле них, в тесном ущелье, Кокит сливался с Пирифлегетоном и воды их, слившись в один бурный поток, с ревом низвергались в бездонную пропасть.
Начинаясь у стен ущелья, уходил во тьму ровный пустынный луг, поросший белыми, похожими на лилии цветами. Это был асфоделиевый луг Аида. Здесь, среди желтых цветов, должны бродить тени умерших. Одиссей извлек меч и принялся копать яму перед утесом. Вскоре было готово углубление в локоть длины и локоть ширины. Из принесенных с собой амфорисков, он вылил в яму воду, мед, вино и пересыпал все это ячменной мукой.
Совершив возлияние, Одиссей громко призвал мертвых, а за тем принял от оробевших товарищей жертвенных животных, подвел их к краю ямы и мечом перерезал горло сначала барану, потом овце.
Горячая кровь хлынула в яму. В тот же миг в пропасти, заглушая рев водопада послышался многоголосый стон. Из клокочущей бездны вылетели сонмы легких теней. Привлеченные свежей кровью, они теснились перед ямой, с мольбой простирая к Одиссею бестелесные руки, — ведь даже один маленький глоток жертвенной крови возвращал им на время память о прошедшей жизни. Одиссей молча поднял свой меч и отогнал их от ямы²², а Перимед и Эврилох поспешно закопали теплые туши овцы и барана²³.

"Теперь я должен остаться один. Возвращайтесь на корабль", — приказал Одиссей Перимеду и Эврилоху. Захватив опустевшие амфориски, воины двинулись в обратный путь и вскоре их фигуры затерялись во тьме.
Трепетные, туманные образы окружали Одиссея. Среди них он старался угадать тень Тиресия. Одна из теней показалась Одиссею знакомой. В ней он узнал облик несчастного Эльпенора. Его тело лежало в доме Кирки, — погребальный костер еще не коснулся бренных останков, и тень Эльпенора скиталась у врат Аида, не смея проникнуть в царство неумолимого бога. С глубокой скорбью Одиссей воскликнул: "Скоро же ты очутился на лугу асфоделий! Скорее, чем мы на нашем быстроходном корабле!" Еле слышным был печальный ответ: "О, Одиссей многославный… Заклинаю тебя любовью к твоим близким… Не оставь мое тело не оплаканным и не погребенным… Предайте его погребальному костру… Насыпте над ним высокий курган на морском берегу, и водрузите на его вершине то весло, которым я при жизни тревожил белопенные волны. Пусть все проходящие мореходы знают, что здесь погребен достойный…"
Другие тени оттеснили Эльпенора. Среди них Одиссей узнал образ своей матери Антиклеи. Когда герой уходил со своими кораблями к далеким берегам Троады, он оставил мать живой и бодрой. А теперь она здесь, среди мертвых! Сжалось сердце Одиссея. Но и ее он не подпустил к яме. Заколебалась, как огонь на ветру тень Антиклеи, и отступила.
Но вот явилась к жертвенной яме тень прорицателя Тиресия. Одиссей узнал его по сияющему золотому жезлу в руках. "Это ты, многохитростный Одиссей, сокрушитель троянской твердыни? Что привело тебя сюда, к безотрадной обители умерших? Не ждешь ли ты от меня пророчества? Тогда брось меч свой и отступи от ямы. Дай мне напиться крови, и я предскажу тебе твою судьбу".

Отошел Одиссей от ямы, положил меч на камень, а Тиресий, напившись черной жертвенной крови, заговорил ясно и громко: " Слушай меня, царь Итаки! Колебатель земли Посейдон мешает тебе вернуться на родину. Ты разгневал могущественного бога тем, что ослепил Полифема, его сына. Много еще бедствий претерпишь ты из-за его гнева. Но Посейдон не может тебя погубить, пока другие боги Олимпа к тебе благосклонны. Сам ты останешься жив, но потеряешь всех своих воинов и вернешься на отчий берег на чужом корабле. И горе будет ждать тебя дома. Помни, ты должен умилостивить разгневанного Посейдона. Покинь свою объятую волнами Итаку, возьми с собой весло и странствуй до тех пор, пока не встретишь людей не знающих моря, не видевших ни чернобоких кораблей, ни длинных корабельных весел. Здесь воткни весло в землю, поставь алтарь в честь владыки морей, — и укротится гнев Посейдона. Возвращайся домой. Не долгим будет твой путь; смерть не застигнет тебя в этом твоем последнем странствии. Ты подойдешь к ней, украшенный светлой, спокойной старостью. А придет к тебе безболезненная смерть из-за моря, и от моря ты примешь ее". После этих слов тень прорицателя скрылась среди других теней.
"Пусть свершится все, что назначили мне боги", — как заклинание прошептал Одиссей. А жертвенную кровь уже пила другая тень, — тень Антиклеи. Напившись, Антиклея узнала сына и с тяжелым вздохом спросила: "Как сумел ты живым проникнуть сюда, сын мой? Неужели ты все еще не видел ни Итаки, ни отчего дома, ни семьи?"
Сжалось сердце Одиссея при виде тени умершей матери, которая говорила с ним, как живая. "Матушка моя, — сказал он сквозь душившие его слезы, — какая неумолимая судьба предала тебя смерти? Долгая болезнь или стремительная стрела Артемиды внезапно поразила тебя?²⁴ Я ничего не знал о твоей кончине. Бесприютно скитаюсь я с той самой поры, как отплыл в Илион с великим царем Агамемноном на гибель троянам. Считают ли меня в народе погибшим? Ждет ли меня жена моя Пенелопа или уже вышла замуж за кого-нибудь из знатных ахейцев? Здоровы ли отец мой Лаэрт и сын Телемах?"
"Пенелопа ждет твоего возвращения, — отвечала Антиклея, — дни и ночи проводит она в слезах и тоске. Ждут твоего возвращения и итакийцы. Они надеются, что ты вернешься к ним, мудрейший из царей. Телемах не посвящал еще пряди своих волос Аполлону²⁵. Но скоро уже он начнет управлять Итакой как твой сын и наследник. Ведь отец твой, Лаэрт, даже на время твоего отсутствия, не захотел принять царскую власть на Итаке. Вот уже десять лет, живет он отшельником в маленькой хижине в стороне от города в нескончаемых думах о тебе и о своей безотрадной старости. Меня же погубила не стрела Артемиды, и не болезнь медленно разрушила мое тело, а тоска о тебе, сын мой. Горе! Я не могу даже обнять тебя на прощанье. Беспощадная сила погребального костра истребила мою плоть. Возвращайся скорее в мир живых и помни все, что я тебе рассказала".
Грустно глядела на сына Антиклея, а жертвенной яме уже приближалась другая тень. В ней Одиссей узнал микенского царя Агамемнона. С ним он простился на берегах Троады, когда они покидали разрушенный Илион. В горестном волнении Одиссей обратился к мертвому другу: "Вождь народов, Атрид Агамемнон, великий владыка несокрушимых Микен! Кто тебя погубил? Может быть, воздыматель валов Посейдон разбил твой корабль? Ведь живым и здоровым покинул ты берег троянский!"
Со стоном ответила тень вождя всех ахейских народов: "Знай мою плачевную участь: пока я сражался под стенами Трои, мой родич Эгист решил захватить власть в златообильных Микенах. Ему помогла Клитемнестра, моя злодейка жена. Когда я с богатой добычей вернулся с троянской войны, моя пленница, дочь царя Приама вещая Кассандра, предостерегла меня о готовящемся предательстве, но я не внял ей, несчастный! За пиршественным столом меня поразил меч предателя. Последнее, что я услышал, был громкий крик Кассандры. Клитемнестра своей рукой вонзила ей в грудь острый нож. Обливаясь кровью, я еще пытался протянуть руку к мечу, но силы уже покинули меня. А Клитемнестра равнодушно отвернулась и пошла прочь. О счастливый Одиссей! Тебе не грозит гибель в своем доме, твоя Пенелопа верна тебе. Ты вернешся и прижмешь к груди сына. А своего сына Ореста я уже никогда не увижу. Если ты встретишь его, передай ему мою предсмертную волю: пусть он отомстит за мою бесславную смерть".
Внезапно рой теней расступился — и перед Одиссеем предстал призрак Ахилла, первого из всех героев ахейских. "Зачем ты здесь, Одиссей? — обратился он к вождю итакийцев, — что ищешь в пределах Аида? Здесь обитают только печальные тени, лишенные чувства и разума".
Ответил Одиссей тому, кто так недавно был грозою троянцев: "Много бед я перенес с тех пор, как в прах была повержена Троя. Нить судьбы привела меня сюда, в преддверье Аида. Но ты, Ахилл, ты был первым среди всех живущих, и мы чтили тебя как бессмертного бога. Наверно, здесь ты царствуешь над мертвыми?"
Тяжко вздохнул величественный призрак и промолвил: "Не утешай меня, Одиссей. Лучше быть поденщиком у бедного пахаря и в поте лица добывать себе хлеб, чем мертвым царствовать над мертвыми. Порадуй меня известием о сыне моем Неоптолеме. Сражался ли он под стенами Трои? Проявил ли он доблесть, достойную потомка богов?"
Все, что знал, рассказал Одиссей тени Ахилла: как после гибели отца прибыл Неоптолем в ахейский лагерь, как поражал он троянцев своими острыми стрелами, как бился на улицах пылающей Трои, как с немалой добычей, увенчанный славой, отбыл на родину. С гордой улыбкой выслушал призрак Ахилла слова Одиссея и растворился во мгле.
Тут с криками и стонами слетелись к жертвенной крови бесчисленные тени давно и недавно умерших. Дрогнуло сердце Одиссея. Уж не хочет ли сама Персефона выслать страшных чудовищ Аида против дерзкого смертного? Отстраняя тени мечом, герой попятился от ямы, а затем что есть сил побежал по сумрачной равнине. Дикие крики неслись ему вслед, но вскоре они затихли. Вот вдали показались черные тополя, вот уже слышен мерный рокот Океана, вот покачивается у берега его чернобокий корабль.
Как только Одиссей поднялся на борт, тотчас был поднят якорный камень²⁶ и корабль покинул край вечного мрака, стремясь свету и радостям жизни.

Напутствие Кирки

"О, железные люди, живыми проникшие в царство Аида! Я с радостью вновь встречаю вас в своем доме. Отдыхайте здесь и утешайтесь едой и вином". Такими словами встретила итакийцев Кирка в дверях своего беломраморного жилища. Кудрявые нимфы подали путникам серебряные сосуды, чтобы вымыть руки перед возлиянием богам. Сама же Кирка, обняв Одиссея, отвела его в соседний покой. Там Одиссей рассказал ей о своем путешествии в край вечного мрака.
Дочь Гелиоса выслушала отважного скитальца и сказала: "Я вижу, что вы отважные люди. Вы сумеете одолеть все опасности, если только не погибнете по собственной вине. Слушай меня внимательно: я расскажу, где вас подстерегают беды. В море, недалеко отсюда, вы увидите маленький островок, окаймленный белопенным прибоем. Там, на прибрежных утесах обитают сладкоголосые сирены. Они губят все проходящие мимо корабли, заманивая своим чарующим пением мореходов на коварные подводные скалы. Бойтесь их колдовских голосов! Никто до сих пор не мог устоять перед их призывной песней. Ты должен залепить воском уши и себе, и своим спутникам. Спешите без оглядки прочь от рокового острова! Дальше вам придется пройти через узкий пролив. С одной стороны этого пролива возвышается скала с одинокой смоковницей на вершине. Под этой скалой в глубокой пропасти обитает чудовищная Харибда. Три раза в день она поглощает соленую воду моря, три раза в день она извергает ее обратно. Не смей приближаться к скале, когда чудовище поглощает воду: сам Посейдон не спасет тогда ваш корабль от гибели. На другой стороне пролива, на выстрел из лука от скалы Харибды, поднимается из моря другая скала, уходящая к облакам. В расщелине этой скалы живет другое чудовище — Скилла. Она вытягивает из пещеры шесть звериных голов на длинных шеях и отправляет в страшные пасти все, до чего дотягиваются ее двенадцать когтистых лап. Но все же ты держись ближе к скале Скиллы ²⁷. Лучше тебе потерять шесть воинов, чем потопить корабль клокочущем зеве Харибды. Не пытайся отразить нападение Скиллы ни мечом, ни копьем! Скилла — бессмертна, и сражение с ней невозможно. Все, что ты можешь сделать, так это призвать на помощь богиню Гекату²⁸, мать Скиллы, — только она может удержать свою свирепую дочь от вторичного нападения. В своих скитаниях по морю, ты со своими спутниками достигнешь трехвершинного острова. Издавна на этом острове пасет своих тучных быков и долгорунных баранов мой отец, лучезарный Гелиос, светлый титан, который все видит, все слышит, все знает. Лучше вам обойти его стороной! Но если вы вступите на берег этого острова, не поднимайте руки на стада Гелиоса! Если вы съедите хоть одно животное, я предсказываю гибель твоему кораблю. Помни мое напутствие: безрассудство — верный путь к безвременной смерти.

Остров сирен

В голубой дали исчез остров Эя. Позади остался гостеприимный дом волшебницы Кирки и одинокий курган с веслом на вершине — могила Эльпенора. Попутный ветер Зефир наполнял парус и гнал корабль Одиссея к далеким берегам отчизны. Вождь итакийцев не сводил глаз с пенистых волн моря. Он хотел вовремя заметить опасность, о которой предупредила его Кирка.
Вот среди бегущих волн показался небольшой островок. Прибой бился о его крутой берег. "Друзья, — сказал Одиссей своим спутникам, — вы должны узнать, что мы приближаемся к острову сирен. Едва они завидят проходящий мимо корабль, сразу начинают свое прекрасное, но гибельное пение, и никто не может устоять перед ним. Очарованные мореходы направляют свой корабль к берегу и гибнут на подводных скалах. Я залеплю вам уши мягким воском, и мы благополучно минуем этот грозящий нам неминуемой смертью остров. Сам я хочу услышать сладостные голоса сирен. Привяжите меня покрепче к корабельной мачте. Если же я стану просить вас, чтобы вы развязали меня, стяните мне руки и ноги двойными путами".
Ветер внезапно утих, улеглись волны, и море лишь слегка покачивало корабль. Итакийцы спустили повисший парус. Одиссей желтым воском залепил уши товарищам, а Перимед и Эврилох длинной веревкой привязали своего предводителя к мачте так крепко, что он не мог шевельнуться. Налегли гребцы на весла, и кормчий повел корабль мимо опасного острова.

Тут на прибрежных утесах появились две огромные птицы²⁹. Они взмахнули крыльями, и их радужное оперение засверкало под солнцем небывало яркими красками. Изумились мореходы: у птиц были красивые женские лица. Вот какие они — сирены! До ушей Одиссея донеслись звуки мелодичного пения. Пели птицы-девы:

К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян,
К нам с кораблем подойди, сладкопеньем сирен насладись,
Здесь ни один мореход не проходит, песни сердцеусладной
До конца не дослушав…

Дрогнуло сердце Одиссея, словно он услышал голос старого друга, с которым делил он ратные труды и расстался много лет назад. Остров был близко, и страстное желание броситься в воду и вплавь добраться до желанного берега овладело вождем итакийцев. Привязанный к мачте, в бессилии плакал Одиссей и умолял товарищей развязать его.
Но все тише становилось пение сирен³⁰, а вскоре и сам остров скрылся за чертой горизонта. Только тогда итакийцы развязали своего вождя и вынули воск, залеплявший их уши. И страшно и завидно было им слушать рассказ Одиссея о чарующей песне сирен. Из всех смертных, внимавших губительному голосу сирен, сумел остаться в живых только хитроумный Лаэртид³¹.

Между Скиллой и Харибдой

К концу дня мореходы увидели мрачный берег: то была длинная гряда серых зубчатых скал. Над уступами струился горячий воздух: на голых камнях не росло ни кустика, ни деревца. Только вдали, на плоской вершине, раскинула свою пышную крону одинокая старая смоковница. Сюда и велел Одиссей направить корабль. Вскоре открылся узкий пролив. В нем, в зеве Харибды, бурно клокотала вода, и брызги взлетали выше утеса.
"Друзья, — обратился Одиссей к гребцам, — удвойте усилия, дружнее гребите. Ты же, кормчий, правь на ту высокую скалу, подальше от водоворота. Зевс-покровитель поможет нам благополучно миновать пролив".
Но течение потянуло корабль все сильнее прямо к утесу Харибды. Это начал втягивать воду ее чудовищный зев. Гребцы сильнее налегли на весла, и корабль, преодолевая стремнину, стал медленно уходить из объятий смертельной пучины. Внезапно холодная тень накрыла мореходов, и солнце померкло. Это судно вошло в тень огромной отвесной скалы, вершина которой терялась в туманной мгле.
Позабыв наставленья Кирки, Одиссей взял в руки два медно-острых копья, и вышел на высокий носовой помост. Отсюда хорошо был виден утес Харибды. Ее зев жадно втягивал воду. Под утесом открылась бездонная пещера. Там, в бешеном вращении кипела черная тина и песок. Но вот из глубины снова стала извергаться вода. С шипением и свистом она поднималась все выше и выше, и белая пена уже снова взлетала до вершины утеса.
С трепетом смотрели итакийцы на грозный водоворот. И тут в вышине послышался многоголосый лай, словно свора злобных собак мчалась вниз по скале. На один лишь миг мелькнули над кораблем горящие глаза чудовищных морд, и шесть гребцов исчезли в шести страшных пастях Скиллы.
Одиссей не успел даже поднять копья. Он только увидел, как мелькнули над его головой руки и ноги несчастных, да услышал их последний отчаянный крик. С воплями ужаса гребцы ударили веслами по воде, — и помчался корабль прочь от зловещей скалы. Горестно выкликали итакийцы имена своих погибших товарищей, проклинали кровожадное чудовище. А Одиссей молчал, — он знал, что их беды еще не кончились. Путь корабля лежал к Тринакрии, — трехвершинному острову, где титан Гелиос пасет свои стада.

Быки Гелиоса

Сверкающая колесница Гелиоса уже касалась морских волн. Тяжелые тучи, как багровые башни, громоздились по краю неба. Впереди, на востоке, море быстро темнело. Близились сумерки. Бессонные ночи, непрестанная работа тяжелыми веслами измучили гребцов. Их волосы слиплись от пота и соленых морских брызг, глаза покраснели, губы пересохли. С надеждой поглядывали итакийцы наверх, на корму, где возвышалась фигура их вождя. Они ожидали услышать отрадный возглас: "Земля!"
И вот в меркнущем море обозначились очертания большого острова. Три черные скалы возвышались на его берегу. "Хвала богам! Хвала Гелиосу! — раздались восклицания утомленных гребцов. — Скорее гребите, итакийцы! На берег! На берег!" Тут возвысил свой голос Одиссей: "Не спешите! Прежде я открою вам, что поведала мне волшебница Кирка. Это — Тринакрия³². Кирка убеждала меня избегать этого острова. Здесь нас ждет большая опасность".
Недовольно зароптали спутники Одиссея, а Эврилох гневно воскликнул: "Ты, Одиссей, наверно, выкован из железа! Ты не знаешь усталости, и поэтому так жесток с нами. Мы обессилены, уже много ночей мы не знаем сна, а ты не хочешь позволить нам выйти на долгожданный берег. Здесь можно отдохнуть и приготовить ужин. Неужели мы должны миновать этот остров? Поглядите на облака! Ночь не сулит тихой погоды. Что, если ночью примчатся буйные ветры и буря разобьет наш корабль? Лучше нам провести ночь на берегу, а утром отправиться в путь".
Итакийцы поддержали Эврилоха, и Одиссей с неохотой согласился, но при этом сказал: "Вы настаиваете на своем, безрассудные! Хорошо. Но поклянитесь именем Зевса, хранителя клятв, что вы не убьете ни одного быка, ни одного барана из тех, что пасутся на этом острове. Ими владеет титан Гелиос³³. Они — священны!"
За всех воинов поспешно ответил Эврилох: "Мы готовы поклясться! На берегу мы принесем клятвенную жертву и Зевсу, и Гелиосу³⁴. Зачем нам быки Гелиоса? У нас достаточно пищи!"
В наступающих сумерках итакийцы сошли на берег острова. Огромные быки, белые и рыжие³⁵, с тяжелыми лбами и кривыми рогами лежали на траве, не спеша пережевывая свою жвачку. Около них бродили черные, как ночь бараны. Их волнистая шерсть ниспадала до самой земли. Завидев пришельцев, быки тревожно замычали. Один за другим поднялись они с примятой травы и медленно удалились вглубь острова. Черные бараны побежали за ними.
Мореходы расположились на мягком лугу. Из расщелины прибрежного утеса пробивался прозрачный ключ, в окрестных рощах было много валежника. Скоро в вечернем сумраке запылали костры, на которых путники готовили обильный ужин. Кирка щедро снабдила их на дорогу и медвяносладким вином, и белой ячменной мукой, и вяленым мясом и сушеными оливками. Утолив голод, итакийцы улеглись на косматые шерстяные плащи и сладко уснули.
К рассвету погода испортилась. Грозные валы вздымались и с грохотом обрушивались на берег. Дул свирепый Нот, южный ветер, а родная Итака лежала далеко на востоке. Пока боги не пошлют попутного ветра, итакийский корабль не сможет покинуть Тринакрию.
Одиссей собрал своих воинов и сказал: "Друзья! У нас много запасов еды и вина. Помните же, что вы не должны поднимать руку на священных животных. Они принадлежат Гелиосу, который все видит, все слышит, все знает! Боги покарают нас, если мы совершим святотатство!"
День проходил за днем, но каждое утро встречало мореходов все тем же суровым небом над бушующим морем, все тем же воющим Нотом. Запасы итакийцев понемногу истощились. Напрасно скитальцы выворачивали мехи, где хранилась их пища, — в них не оставалось и горстки муки.
Священные быки Гелиоса, уже привыкшие к пришельцам, бродили рядом, но итакийцы, верные своей клятве, даже не смотрели на них. Путники бродили по острову в поисках дичи. Иногда им удавалось подстрелить быстроного зайца или даже круторогую лань. Но понемногу дичь стала исчезать. Тогда голодные воины принялись удить рыбу. "Какой позор! — вздыхали они. — Если бы наши боевые друзья знали, что воины Итаки питаются рыбой, как последние жалкие бродяги!"
Наконец настал день, когда им не удалось добыть ничего — ни тощего дрозда, ни маленькой рыбки из светловодного потока. А море по-прежнему бушевало, и свирепый Нот дул не ослабевая. Одиссея томила тревога. Он был уверен, что это бог Посейдон не дает покинуть Тринакрию, — озлобленный владыка морей хочет заставить голодных итакийцев совершить преступление. Взял Одиссей лук со стрелами и сам отправился на поиски дичи.
В это время смутьян Эврилох, воспользовавшись отсутствием вождя, созвал удрученных товарищей и обратился к ним с такими словами: "Смелые воины! Герои Троянской войны! Какая бы гибель нам не грозила, голодная смерть — это позор! Заколем же несколько быков, и принесем их утробы в жертву бессмертным богам. По обычаю и нам, смертным, положено отведать жертвенного мяса. Так утолим мы терзающий нас голод. А Гелиосу пообещаем построить на Итаке храм. Тем искупим мы нарушенную клятву".
Не долго пришлось Эврилоху уговаривать изголодавшихся итакийцев. Несколько воинов отправились ловить быков. Вскоре в пламени костров зашипело жарившееся на вертелах сочное мясо.
Когда Одиссей возвращался к кораблю, он по аппетитному запаху понял, что клятва нарушена и святотатство свершилось. "Зевс, владыка! — обратился он к громовержцу. — Не вини меня, если мои спутники осмелились оскорбить лучезарного Гелиоса! Я не нарушал клятвы! Нет на руках моих крови священных животных!"
Выйдя на берег моря, Одиссей увидел, что его товарищи сидят вокруг костров, и жарят мясо. Поодаль на песке лежали окровавленные шкуры и кривые рога убитых быков. С бранью и упреками напустился вождь на своих безрассудных воинов, но исправить зла уже было нельзя. Вдруг итакийцы с воплем вскочили: кожи, содранные с быков, поползли по песку, как живые, а куски мяса на вертелах протяжно и жалобно замычали.
"Плохой знак! Нам грозит беда!" — заголосили перепуганные итакийцы. Только Эврилох снял с вертела свой кусок мяса и воскликнул: "Пусть так, а я все-таки съем это мясо! Если боги и захотят утопить нас в море, я пойду на дно сытым! Лучше сразу захлебнуться в волнах, чем медленно умирать с голоду!"
Страшное мычание утихло. Ободрившиеся воины сняли мясо с вертелов и тоже принялись за еду. Одиссей отвернулся и ушел подальше от своих товарищей. Он знал, что они обречены.

Суд Громовержца

Высоко в небо, выше всех окрестных гор, поднимается, увитая грядой облаков, вершина Олимпа. По склонам горы теснятся высокие ели, но на вершине ее — лишь гранитные утесы. Здесь среди величественной тишины и торжественного покоя стоит дворец владыки мира Зевса. Отсюда сквозь прозрачный воздух видна вся земля и все морские просторы. Отсюда правит миром великий Громовержец, царь богов и людей. Здесь, восседая на троне из золота и драгоценной слоновой кости, вершит он свой справедливый суд.
Сюда, к Олимпийскому престолу, стремительно спустилась с небес огненная колесница Гелиоса. С гневной речью обратился солнечный титан к Громовержцу: "Великий Зевс, повелитель бессмертных богов! Жалуюсь тебе на дерзких людей — спутников Одиссея, Лаэртова сына! Посмотри! Ты видишь далеко на западе большой трехвершинный остров? Это остров Тринакрия, где веками паслись мои священные стада круторогих быков и чернорунных баранов. Итакийцы высадились на острове и безжалостно умертвили быков, моих любимцев. Видишь дым от костров? На огне этих костров они жарят мясо священных животных! Если ты не накажешь святотатцев, клянусь, я покину небо, сойду в царство Аида и останусь там, чтобы светить мертвым!"
Сурово сошлись брови Зевса, и ответил Громовержец: "Продолжай сиять, светлый титан, и для богов, и для людей, живущих на плодоносной земле. Я покараю оскорбивших тебя. Как только они на своем корабле покинут остров, мой неотвратимый гнев поразит их в открытом море. Гибель ждет всех, кто отведал священное мясо! Таким будет мой суд!"
Вновь пылающая колесница Гелиоса взвилась над Олимпом для того, чтобы продолжить свой бег по голубому своду небес.
А над Тринакрией буря вскоре утихла. Еще проносились в небе клочья рваных облаков, но море уже успокоилось. Только теплый Зефир поднимал сверкающую зыбь. Обрадованные итакийцы поспешно спустили на воду свой крутобокий корабль, утвердили мачту, подняли парус и вышли в открытое море.
Краток был их путь. Как только остров исчез вдали, снова грозно потемнело небо и понеслись с востока сизые тучи. От сильного порыва ветра разом лопнули веревки, крепившие мачту. С грохотом упала она на корму, прямо на кормчего. Ослепительная молния ударила из клубящихся туч, и мгновенно огонь охватил весь корабль. Спасаясь от пламени, прыгнул Одиссей в море, а когда ему удалось выплыть, среди бурных волн он увидел, как окутанный дымом корабль с шипеньем и треском пошел ко дну. На поверхности моря, между черными дымящимися обломками, остался царь Итаки один: из его товарищей не уцелел никто.
Ухватился герой за плывущую рядом мачту, поймал еще обломок киля, связал их обрывком ремня, забрался на этот утлый плот, и отдался воле бушующей стихии. Держась за бревна, он прошептал: "Когда-то меня называли хитроумным Одиссеем. После гибели Трои меня прозвали сокрушителем городов. Но отныне певцы в своих песнях назовут меня многострадальным скитальцем…"

Остров Огигия

Девять дней и ночей волны носили по бурному морю жалкий обломок погибшего корабля итакийцев. Девять дней и ночей из последних сил держался за него Одиссей. Жизнь медленно покидала его тело. Изъеденные соленой водой глаза уже ничего не различали вокруг. Утром десятого дня, когда ослабевшие руки Одиссея отпустили спасительное бревно, набежавшая волна мягко вынесла его на теплый прибрежный песок.
Долго лежал Одиссей, не смея поверить в свое спасение. Даже открыть воспаленные глаза у него не было сил. Вдруг чья-то нежная рука приподняла его голову и поднесла к губам сосуд с родниковой водой. Как сквозь кровавый туман небытия, Одиссей увидел над собой прекрасную юную деву. "Кто ты? Нимфа? Или богиня? А может быть, я умер, и тень моя перенеслась в блаженный Элисий?" — спросил он, еле ворочая языком. "Потом, потом все вопросы, — ответила дева, — выпей воды, съешь несколько сушеных олив. Когда силы вернутся к тебе, я расскажу все, что ты захочешь узнать".
Вода и оливы прибавили сил Одиссею, и, опираясь на плечо незнакомки, спотыкаясь на каждом шагу, он направился прочь от моря, чуть не ставшего его могилой. Вскоре они подошли к уютному гроту, обвитому виноградной лозой, с которой свешивались спелые гроздья. Перед гротом струились четыре источника хрустально чистой воды. Поросшая фиалками лужайка, плавно поднимающаяся к невысоким холмам, дышала миром и покоем.
Когда Одиссей смыл со своего тела соль моря и переоделся в чистые одежды, гостеприимная хозяйка провела его в грот. Там уже было приготовлено угощение: хлеб, фрукты, вино. "Отдыхай, мой многострадальный гость, — сказала она, — а я расскажу о себе. Я — Калипсо, нимфа, дочь титана Атланта и плеяды Плейоны. Одиноко живу я на своем острове. Огигией называют его средь богов и среди смертных. Он лежит посреди моря у самых западных пределов мира. Над ним проходит последний путь теней умерших, навсегда уходящих в царство Аида. Боги и люди давно забыли меня. Уже многие годы я не встречала гостя в своей уединенной обители. Разве что Гермес, провожая в вечные сумерки тени умерших, помашет мне рукой с поднебесья. И как бы ни был прекрасен этот остров, он мне в моем одиночестве кажется пустым и унылым. Останься со мной, и я подарю тебе бессмертие! Мне известно о тебе все. Ты — доблестный Одиссей, победитель троянцев. Ты жаждешь вернуться на родину, скалистую Итаку, к своей давно покинутой жене Пенелопе. Но разве я не прекрасней Пенелопы? Вкуси же нектар и амброзию, пищу богов, — они даруют бессмертие и вечную молодость!"
Долго в глубокой задумчивости сидел Одиссей, и, наконец, ответил: "Выслушай меня без гнева, светлая нимфа! Правда твоя… Пенелопа ни в чем не может сравниться с тобой, вечно прекрасной и юной. И все же я мечтаю дожить до сладостного дня возвращенья на берег родины. Бессмертные боги никогда не поймут, что для человека нет ничего дороже отчего дома и близких. Зачем мне бессмертие, если я никогда не увижу людей дорогих моему сердцу? Чтобы вернуться к ним, я готов на любые опасности и невзгоды. А если богами я обречен на гибель в бездне моря, — что ж, — смерть не раз угрожала мне и в битвах, и в морских скитаниях. Я сумею встретить свой рок, не дрогнув".
Печальная улыбка неуловимой тенью промелькнула на устах нимфы. "Я знала твой ответ, Одиссей, — склонив голову, сказала она, — но слабая надежда все же жила в моем сердце. Я не стану неволить тебя. Однако, погостить на моем острове ты не откажешься? Отдохни, наберись сил. Пусть уляжется гнев владыки морей Посейдона. Ведь это он мстит тебе за то, что ты ослепил его сына киклопа Полифема".
Согласился Одиссей пожить на гостеприимной Огигии. Да и мог ли он поступить иначе: не было у него даже самой утлой лодки, чтобы переплыть соленое море. Целыми днями сидел Одиссей, подперев руками голову, на прибрежном камне и в глубокой тоске смотрел на бесконечную череду волн. Лучи солнца обжигали его непокрытую голову, но многострадальный скиталец не двигался с места, только вздыхал тяжело.
Вскоре потерял Одиссей счет дням. Давно ли, недавно ли выбросила его волна на берег Огигии? "О, только раз, — вздыхал он, — только раз увидеть бы мне милый берег отчизны! А затем и умереть я готов!"
И услышали боги его мольбу. Во время отсутствия Посейдона, непримиримого врага Одиссея, Афина Паллада упросила Зевса отправить к нимфе Калипсо Гермеса с приказанием отпустить скитальца домой. В мгновение ока перелетел посланец богов морские просторы и предстал перед нимфой. "Я здесь по воле Зевса! — обратился он к Калипсо. — Уже семь лет прошло с тех пор, как волны забросили на твой остров злополучного Одиссея. Владыка Олимпа повелевает тебе отпустить скитальца. Он не должен умереть вдали от родины".
Глаза Калипсо наполнились слезами, и она покорно ответила: "Я всего лишь нимфа и не могу равняться с богами ни властью, ни разумом. Я отпущу своего гостя, если только он захочет снова довериться коварному морю". Кивнул Гермес головой в знак согласия, и крылатые сандалии унесли посланца богов в лазурное небо.
Пошла Калипсо на берег моря, где сидел в глубокой тоске Одиссей, положила ему на плечо руку и сказала: "Перестань сокрушать свое сердце. Ты скоро вернешься на родину". Повернул Одиссей к нимфе свое обожженное солнцем лицо и с горестью промолвил: "Ты смеешься надо мной, Калипсо. Нет у меня ни корабля, ни мореходов. Как же я могу миновать морские просторы?"
Вздохнула Калипсо и с печальной улыбкой ответила: "Видно, гость мой желанный, не очень ты хочешь вернуться к своей Пенелопе. Разве мало лесов на моем острове? Разве не видел ты топора в моем гроте? Кто мешает тебе построить плот и поднять на нем парус? Ты семь лет просидел на этом камне, устремив в бесплодной тоске свои глаза к далекому горизонту! За это время можно было построить десять плотов и десять раз вернуться на Итаку! Нет у меня корабля, и нет на Огигии кроме тебя мореходов. Но, если ты сможешь построить себе плот и поднять на нем парус, я снабжу тебя пищей и пошлю попутный ветер".
Вскоре стук топора огласил тихий до этого остров. А через несколько дней тяжелый плот покачивался в маленькой бухте неподалеку от грота Калипсо. Наступил день прощания. Заботливая нимфа принесла три меха: один был наполнен вином, другой — пресной водой, а третий — мукой, пищей мореходов. В последний раз смотрела Калипсо на своего смертного друга, в последний раз обняла она его нежной рукой.
Бодро встал Одиссей у рулевого весла, распустил упругий парус, и попутный ветер, посланный нимфой, понес его плот на восток.

Гнев Посейдона

Колебатель земли Посейдон, бог вечно шумящего моря, возвращался из далекого края эфиопов в свой подводный дворец. Его колесница, запряженная четверкой белогривых коней, птицей неслась над волнами. Но что это? Какой жалкой щепкой играет морская стихия? Осадил коней Посейдон и увидел плот, а на этом плоту ненавистного ему Одиссея.
В гневе бог тряхнул своими лазурными кудрями и воскликнул: "Как, неужели обитатели светлого Олимпа воспользовались моим отсутствием и сговорились помочь моему обидчику? Вижу, он уже почти достиг блаженной земли феаков, где должен настать конец его бедствиям. Ну, я не стану спорить со всем Олимпом. Но я еще успею насытить горем этого презренного смертного!"
Ринулся свирепый бог на плот Одиссея, взрыл воды морские своим длинным трезубцем³⁶, напустил со всех четырех сторон яростные вихри. Огромная волна обрушилась на плот, сломала мачту и унесла ее прочь вместе с парусом. "Горе мне! — закричал Одиссей. — Настиг меня гнев Посейдона! Пришла моя погибель. О, лучше бы мне со славой пасть под стенами Трои, чем встретить безвестную смерть в бушующем море!"
Из последних сил цеплялся Одиссей за бревна плота, готовясь к неминуемой смерти. Вдруг из пенного гребня вылетела белокрылая морская птица, села на край плота и сквозь рев неистовой бури Одиссей услышал голос чудесной птицы: "Многострадальный скиталец! Сколь ужасно преследует тебя Посейдон! Но он не посмеет погубить тебя, как бы это ему не хотелось. Я — Левкотея. Когда-то я была смертной, но боги сделали меня Белой богиней. Здесь, в море, я повелеваю белыми гребнями волн и прихожу на помощь мореходам. Я помогу тебе! Возьми мое белое покрывало, окутай им грудь, и оставь свой обреченный плот. Морская стихия не поглотит тебя. Отдайся пенной волне, и она вынесет тебя на сушу. Когда ты почувствуешь под ногами землю, брось покрывало в море".
Очередной вал накрыл плот, когда он отхлынул, птица исчезла, а в руках Одиссея оказалось белое покрывало. Едва успел он повязать на груди спасительный дар Левкотеи, как гороподобная волна обрушилась на плот. Словно связка соломы, рассыпались его тяжелые бревна.
Увидел Посейдон своего недруга среди бушующих волн, рассмеялся и сказал: "Плавай теперь на свободе по морю, пока не достигнешь берега, раз этого хочет сам Зевс!" Острым трезубцем ударил он своих коней, — взвились они, и, едва касаясь легкими копытами пенистых гребней, умчали колесницу морского владыки.

Остров феаков

Два дня и две ночи море носило многострадального героя. Белое покрывало Левкотеи надежнее самого крепкого корабля держало Одиссея на поверхности вод. На третий день, едва из тумана поднялась розовоперстая Эос, с гребня пологой волны он увидел далекий песчаный берег.
Полоска белого песка становилась все ближе. "Неужели я снова спасен? — прошептал Одиссей, когда встал по колени в воде на прибрежном мелководье. Первым делом он снял с груди покрывало и бросил его в воду. Набежавшая волна подхватила волшебную ткань и понесла ее в море, где кудрявились белые барашки Левкотеи.
Одиссей вышел на берег и поцеловал землю. Внезапно силы покинули его. В поисках места, где можно было бы отдохнуть без всякой помехи, он добрел до масличной рощи, упал на сухую прошлогоднюю листву и крепко заснул.
Под защитой широких крон деревьев Одиссей проспал весь день и всю ночь. Он еще не проснулся, когда ранним утром на берег моря вышла толпа девушек в белых одеждах. Они следовали за двухколесной повозкой с парой серых мулов в упряжке. Мулами правила высокая дева в ярко расшитом пеплосе, с золотой диадемой на голове.
Девушки сняли с повозки большой короб с одеждой: здесь были и белые хитоны, и яркие пеплосы, и красные шерстяные плащи. В нешироком пресноводном потоке, впадающем в море, они принялись старательно стирать привезенную с собой одежду. Вскоре весь берег запестрел белизной и пурпуром разостланных на просушку выстиранных одежд. Пока жаркие лучи Гелиоса довершали их работу, девушки затеяли игру в мяч.
Незримо подошла к играющим сама Афина Паллада, и, отклонив полет мяча, направила его в сторону моря. Закачался мяч на прибрежной волне, закричали громко девушки, и крик их разбудил Одиссея. Он выбрался из кучи листьев, осторожно подошел к опушке рощи и, увидев играющих дев, понял: остерегаться нечего.
При виде незнакомца девушки с криком разбежались по берегу. Одиссей был больше похож на морское чудовище, чем на человека, — грязный, с всклокоченной бородой, покрытый засохшей морской тиной и листьями. Но девушка с золотой диадемой осталась на месте. Она смотрела на чужеземца с состраданием и без боязни. К ней обратился Одиссей со словами, полными почтительного восхищения: "Умоляю тебя, богиня ты или смертная! Помоги мне! Если ты богиня, то ты можешь быть только Артемидой по красоте лица и стройному стану. Если же ты смертная — о, как же должны быть счастливы твои отец и мать, имея такую дочь! Мне не приходилось встречать равных тебе. Я не смею приблизиться к тебе. Я знаю, что вид мой страшен. Я долго был игрушкой бури, и только вчера волны выбросили меня на этот берег. Сжалься надо мной, прекрасная дева, помоги мне! Пусть бессмертные боги исполнят все твои желания, дадут тебе супруга по сердцу, счастье и изобилие пошлют в твой дом!"
Выслушала дева речь чужеземца и благосклонно ответила: "Странник, я вижу, что ты не простой скиталец. Ты разумен и благороден, а вид твой меня не пугает. Зевс посылает нам испытания по своей божественной воле. В нашей стране всегда помогали терпящим беды. Ты на острове Схерия, в счастливой стране феаков³⁷. Правит здесь внук самого Посейдона, царь Алкиной, а я — его дочь, Навсикая³⁸. Смой с себя грязь, одень любой из выстиранных нами хитонов. Я укажу тебе, как пройти в дом моего отца".

Пока Одиссей купался в пресноводном потоке, девушки быстро собрали высохшие одежды, запрягли мулов и приготовились к обратной дороге. Когда смывший грязь и одетый в нарядный хитон Одиссей предстал перед ними, Навсикая шепнула подругам: "Я сразу подумала, что он не простой человек, но теперь уверена, что это славнейший из смертных!" Затем она встала в повозку, приняла вожжи и сказала пришельцу: "Следуй за нами в отдалении, странник. Я не хочу, чтобы люди видели меня с незнакомым человеком. Они могут подумать, что я привела себе жениха. Ты дойдешь с нами до священной рощи у городских ворот. Там, среди тополей, скрыт алтарь Афины. Оставайся в роще столько времени, чтобы мы успели добраться до дома, и только потом входи в город. Любой ребенок укажет тебе дорогу к дворцу Алкиноя. Мой отец и мать моя, благородная Арета, дадут тебе пищу и кров и помогут вернуться на родину".
Солнце уже клонилось к закату, когда Одиссей в одиночестве остался в роще Афины. Посидев некоторое время у алтаря богини, он направился к городу. У самых ворот ему повстречалась молодая феакиянка. Ее голова была покрыта тонким платком, на плече она несла кувшин с водой. Это была сама Афина Паллада, но Одиссей не мог узнать любимую дочь Зевса в облике скромной горожанки.
"Дочь моя, — обратился к ней Одиссей, — не укажешь ли ты мне дом царя Алкиноя? Судьба привела меня издалека, и я никого здесь не знаю". Феакиянка остановилась и ответила: "Я охотно укажу тебе царское жилище. Следуй за мной, почтенный странник. А пока мы идем, выслушай мои добрые советы, ведь я знаю местные обычаи".
Одиссей шел рядом с молодой незнакомкой и внимательно слушал ее. "Когда ты войдешь во дворец, — продолжала феакиянка, — обратись прежде всего к царице Арете. Припади как проситель к ее коленям. Она пользуется не меньшим почетом, чем сам Алкиной. Если царица будет к тебе благосклонна, все твои просьбы будут выполнены. Феаки не воинственный народ, им не нужны ни луки, ни стрелы, ни копья. Поэтому царь Алкиной лишь первый среди равных. Море хранит от врагов этот остров. Главная забота феакийцев — быстроходные корабли, длинные весла, высокие мачты и крепкие паруса. В мореходном искусстве нет равных жителям острова Схерия".
В молодой феакиянке Одиссею многое казалось удивительным. Уж очень легко она несла тяжелый кувшин, каким благородным и в то же время властным был ее профиль, какими разумными речи!
Наконец путники подошли к воротам большого дома. "Вот мы и пришли, — сказала спутница Одиссея, — здесь я покину тебя. Дальше ты сам найдешь дорогу".

Во дворце Алкиноя

Со смущенным сердцем Одиссей толкнул медную дверь и вошел в дворцовые покои. Ни когда в жизни он не видел подобной красоты. В свете горящих факелов стены дворца, украшенные литыми золотыми пластинами, сверкали звездным огнем. Вверху, по фризу, вилась драгоценная чеканная гирлянда, на которой серебряные листья переплетались с золотыми виноградными гроздьями. У стен, справа и слева, стояли две собаки. Сначала они показались Одиссею живыми, но потом он убедился, что они искусно выкованы — одна из золота, другая из серебра.
Придя в себя от изумления перед всей этой невиданной красотой, Одиссей вошел в просторный мегарон. В мегароне пировали знатные феакийцы. Среди пирующих на самом почетном месте, в пурпурной мантии, возлежал седой старец, — сам царь Алкиной. В глубине мегарона, у очага, сидели женщины. Они не участвовали в пире, а, расположившись вокруг хозяйки, занимались рукоделием. Величественная Арета сама пряла шерсть. Веретено в ее руках кружилось, жужжало и тянуло за собой тончайшую нить: искусной рукодельницей была царица феаков.
Одиссей прошел по пестрому мозаичному полу через весь мегарон и склонился у ног Ареты. Только здесь Афина рассеяла волшебный туман, которым она окутала своего любимца, чтобы сделать его невидимым. При неожиданном появлении чужеземца все пирующие умолкли и с любопытством стали разглядывать его.
"О царица феаков, подобная бессмертной богине! — обратился Одиссей к Арете. — Бурей я заброшен на ваш остров. Умоляю тебя, припав к коленям твоим, умоляю и царя и всех его гостей! Помогите мне вернуться на землю отцов моих, к моим близким. Много лет я разлучен с ними!" После этих слов скиталец, как подобает просителю, отошел к очагу, сел рядом с ним и в глубокой печали опустил голову на руки.
Первым наступившую тишину нарушил царь Алкиной. Он подошел к Одиссею, взял его за руки и сказал: "Нельзя допустить, чтобы молящий приюта странник сидел на пепле очага. Займи, незнакомец, почетное место у нашего пиршественного стола. Странников посылает нам Зевс и велит оказывать им почести и гостеприимство".
Алкиной сам проводил Одиссея к столу и попросил своего сына Лаодама уступить гостю место. Тотчас рабыни подали Одиссею воду для омовения рук и принесли вдоволь пищи, а глашатай наполнил для него кубок вином. Не задавая никаких вопросов, Алкиной терпеливо ждал, пока незнакомец насытится. Феакийцам нередко приходилось с почетом принимать странствующих, спасать потерпевших бедствие мореходов и помогать им вернуться на родину. Но на этот раз облик чужеземца подсказывал мудрому Алкиною, что его гость — герой с необычной судьбой.
Наконец царь феаков, обращаясь к пирующим, сказал: "Пусть под нашей защитой странник вернется на свою желанную родину. Если же под видом странника нас посетил кто-нибудь из бессмертных, то мы не можем проникнуть в его замыслы. До сих пор боги являлись феакам открыто и по-дружески садились пировать с нами. Ведь боги считают нас своими родичами".
Одиссей ответил гостеприимному хозяину: "Пусть не тревожат тебя такие мысли, царь Алкиной. Я ничем не похож на бессмертного бога. Я простой смертный, и из всех людей, гонимых судьбой, я самый злополучный. Я попал к вам после того, как претерпел великие напасти на море. Вы приняли и ободрили меня. Молю вас, как только выйдет на небо светлая Эос, отправьте меня в желанный путь. Я как можно скорее хочу вдохнуть сладкий воздух отчей земли".
Феаки совершили последнее возлияние отходящих ко сну — в честь бога Гермеса — и один за другим покинули мегарон. Царица Арета, прежде чем удалиться в свои покои подошла к гостю и спросила: "Ответь мне, странник; ты сказал, что тебя забросила к нам буря. Но от кого ты получил этот пурпурный хитон? Я узнаю его, ведь я ткала его собственными руками!"
И Одиссей подробно рассказал царице, как он достиг берегов Схерии, как, измученный, заснул гуще деревьев, как разбудили его девичьи голоса, и как Навсикая пожалела несчастного скитальца, дала ему одежду и велела идти в дом ее родителей. "Царица Арета и ты, царь Алкиной! Не упрекайте свою разумную дочь, — такими словами закончил Одиссей свой рассказ, — она не хотела появляться в городе с чужестранцем, не хотела дать повод сплетням. Да и я опасался рассердить тебя".
Алкиной благосклонно ответил: "Нет, странник, я в гнев так легко не впадаю. Но ты прав! Следует всегда быть осмотрительным. О, если бы нашелся подобный тебе рассудительный и благородный супруг для моей Навсикаи! Пусть даже он был бы безродным пришельцем, я бы отдал за него свою дочь и подарил ему дом и богатство".
Одиссей промолчал, и царь дружелюбно добавил: "Но тебя я вовсе не хочу удерживать силой. Завтра вечером ты можешь покинуть Схерию, и, как бы далеко не была земля твоей родины, ты достигнешь ее всего за один ночной переход. Знай, что кормчий не правит феакийским кораблем. На наших судах вовсе нет руля. Корабли феаков сами находят нужную землю".
"Тебе следует отдохнуть перед новой дорогой, — добавила Арета. — Ступай, гость наш, и пусть будет сладок твой сон под нашим кровом".

Песнь Демодока

Длинен показался Одиссею следующий день, проведенный среди гостеприимных феаков. В мыслях он был уже на пути к отчизне. Но лучезарный Гелиос медленно скользил по небесному своду. Когда приблизился вечер, во дворец Алкиноя собрались знатные феаки на пир, чтобы почтить отплывающего странника.
Царь Схерии вновь предложил гостю самое почетное место — возле себя. Вокруг стола расположились двенадцать длиннобородых старцев в пурпурных мантиях и золотых венцах. То были вожди благословенного народа феаков. Поодаль от них сидели загорелые юноши в коротких хитонах, с мускулистыми руками — лучшие гребцы Схерии. В стороне, у очага по-прежнему сидела за рукодельем царица Арета. Перед гостями стояли плоские блюда с дымящимся мясом и тонкой работы канфары с вином.
Уже не раз наполнили слуги чаши, когда в мегарон вошли двое запоздалых гостей. Один был царским глашатаем по имени Понтоной, другой, — слепой величавый старик в длинном белом хитоне, — знаменитым аэдом Демодоком. Одной рукой он держался за плечо Понтоноя, а другой прижимал к себе изогнутую девятиструнную лиру. Боги лишили Демодока сладчайшей радости — зрения, но одарили высоким даром песнопения, и за это его почитали во всей Элладе.
Понтоной усадил старца в мягкое кресло, лицом к пирующим, подал ему кубок вина и блюдо с нарезанным мясом. Певец пригубил глоток вина, рукой отстранил блюдо с мясом и долго сидел молча, словно внимательно присушиваясь к чему-то. Потом поставил на колени лиру и достал из складок хитона костяной плектр. Нежным перебором зазвучали струны лиры, и в мегароне мгновенно установилась тишина.

В то время у всех на устах были имена ахейских героев, песни о Троянской войне слушали охотнее всего. Такую песню и запел Демодок. Он пел о том, как в начале войны могучий Ахилл и мудрый Одиссей поспорили на жертвенном пире. Каждый из них был прославленным героем, каждый считал себя первым среди ахейцев по славе и доблести и не хотел признавать первенства за другим. Вождь Агамемнон радовался ссоре знаменитых ахейцев: соперники могли решить этот спор только новыми подвигами и победами.
С волнением слушал Одиссей песню о своей далекой молодости, о своих погибших друзьях. Он низко склонил голову, закрыл лицо краем пурпурной мантии и оставался неподвижен, пока Демодок не закончил петь.
Гости один за другим стали благодарить слепого певца, а когда дошла очередь до Одиссея, он обратился к Демодоку с такими словами: "О Демодок, я ставлю тебя выше всех аэдов. Тебя научили пению Музы. Ты так поешь о том, что было с ахейцами в Трое, словно сам был участником этой великой войны. Спой нам о деревянном коне, построенном Эпеем на погибель троянцам, расскажи, как был разрушен крепкостенный Илион".
Демодок внимательно прислушивался к голосу Одиссея. Не слышал ли он когда-то этот голос? Певец взял в руки лиру, задумчиво перебрал струны и запел. Он начал с того, как ахейцы притворно покинули свой лагерь и отплыли от берегов Троады, как храбрейшие из них во главе с Одиссеем укрылись в утробе гигантского деревянного коня…
Затаив дыхание, гости слушали певца. Голос его усиливался, в нем звучали и скорбь, и торжество. Неудержимые слезы катились по щекам Одиссея, сладостная скорбь воспоминаний терзала сердце. Заметив это, царь Алкиной прервал певца: "Пусть умолкнет твоя божественная лира, Демодок! Здесь не всех веселит твоя песня". Затем он участливо спросил Одиссея: "Скажи нам, дорогой гость, отчего песнь о битвах под стенами Трои повергает тебя в печаль? Может быть, ты утратил в этих сраженьях друга или брата? Скажи нам, кто ты? Какие беды постигли тебя, что ты не можешь забыть о них даже на веселом пире?"
С глубоким вздохом отвечал Одиссей царю феаков: "Благородный Алкиной! Нигде не встречал я страны, подобной вашей благодатной Схерии! Здесь живут счастливейшие из смертных. Ты хочешь, чтобы я среди всеобщего веселья рассказал о своих плачевных скитаниях и о том, какие несказанные бедствия послали мне боги? Но прежде я должен назвать свое имя. Я — злополучный Одиссей, сын Лаэрта. О моих подвигах всюду рассказывают певцы, но кто из них расскажет о моих страданиях?"
Одиссей умолк. Седые вожди феакийцев забыли о наполненных кубках. Юные гребцы с восторгом смотрели на прославленного героя. Демодок повернул незрячие глаза к Одиссею, и только пальцы его беззвучно касались струн лиры.
После продолжительного молчания Одиссей продолжил свой рассказ: "Двадцать лет назад я покинул мою солнечную, объятую морем Итаку. Ее почва камениста и нехороша для посевов, но всем итакийцам мила их суровая земля. Я не знаю страны прекраснее Итаки. Но боги не дают мне увидеть берега родины. Если ты, царь, велишь, я все расскажу о своем многотрудном странствии. Не мало пришлось мне пережить с тех пор, как я отплыл от разрушенной Трои…"
Одиссей вспомнил все: о страшной пещере киклопа, о приветливом острове волшебницы Кирки, о тенях, с которыми беседовал он в преддверии царства Аида. Рассказал он и о пророчестве Тиресия: "Потеряешь всех своих спутников, вернешься домой на чужом корабле, и ждет тебя дома горе".
Тут прервал свой рассказ Одиссей и воскликнул: "Богоравный Алкиной! Целой ночи не хватит, чтобы закончить повесть о моих странствиях. Отпустите меня, ведь корабль, который должен доставить меня на родину, уже снаряжен".
"Пусть будет по-твоему, многострадальный скиталец, — согласился Алкиной. Я сам провожу тебя в гавань. Мы наделили тебя дорогими подарками — они уже на борту корабля. Наши дары восполнят то, что ты утратил".
Один за другим гасли выгоревшие светильники. Гости поднялись и стали расходиться. Одиссей подошел к слепому певцу."О Демодок, — сказал он, — я возношу благодарность бессмертным за то, что они позволили рассказать при тебе о своих странствиях. Ты знал все, что было под стенами Трои. Теперь же ты будешь знать, какие жестокие испытания послали боги ахейцам на обратном пути".
"Не жалей о своих испытаниях, царь Одиссей, — ответил Демодок. — Я помню много песен о Троянской войне. Их распевают повсюду аэды. Но твой рассказ пробудил во мне вдохновенье. Я пропою новые песни — о твоих странствиях, и везде аэды будут повторять их, наравне с песнями об Илионе. Говорю тебе я, слепой Демодок, — пройдет много времени, сменятся бесчисленные поколения, но самые отдаленнейшие из наших потомков будут повторять эту повесть. И твое имя никогда не забудется, как не забудутся имена твоих товарищей, ваш смелый дух, ваше верное сердце, ваше преданность отеческим берегам".
Когда зашло солнце, береговой ветер надул четырехугольный парус и вынес корабль феаков из узкой гавани в открытое море. Одиссей лежал на носовом помосте, на толстом ковре, укрывшись мягкой косматой мантией. Возле него стоял резной кипарисовый сундук с дарами гостеприимных феаков. Еще берег Схерии не скрылся в наступающих сумерках, как Одиссей заснул, и его сон продолжался все время пути.

На родном берегу

Перед рассветом корабль подошел к берегу Итаки. Гребцы перенесли крепко спящего Одиссея к входу в прохладный грот, посвященный наядам, и уложили на ковер под ветвистой маслиной. Рядом они поставили сундук с драгоценными дарами и, не решившись будить Одиссея, отправились в обратный путь.
Как долго стремилось сердце героя к давным-давно покинутой отчизне! Напрасно старалась удержать его на острове Огигия нимфа Калипсо, обещая ему бессмертие, напрасно предлагал ему почет, богатство и руку своей дочери царь Алкиной. Только одно желание владело Одиссеем: вернуться домой. И вот настал этот день, — исполнилось его желание.
Одиссей проснулся, когда едва начало светать. Все вокруг тонуло в молочном тумане, и он не мог понять, где находится. Не было видно ни песчаного берега, ни блестящей глади моря. Только черные ветви старой маслины выступали из непроглядного тумана. Одиссей подумал, что феаки покинули его, спящего, и, нарушив обещание доставить на Итаку, оставили на чужом берегу.
Вдруг из тумана появился юноша — с виду пастух. Он кутался в грубый плащ, кожаная шапочка прикрывала его кудри, а в руках он нес легкое копье. "Друг, — обратился Одиссей к юноше, — я первого встречаю тебя на этой незнакомой мне земле. Скажи, куда забросила меня судьба? Как называется эта страна, и какой народ здесь обитает?"
Пастух ответил с легкой улыбкой: "Странно, что ты не знаешь, куда прибыл. Этот остров хорошо известен всем мореходам. Правда, он горист и суров, и земля его неплодородна, но зато он богат лесом и светлыми источниками. Конечно, странник, и до твоих ушей доходила молва об Итаке?" С этими словами пастух сбросил с себя плащ, и перед Одиссеем предстала сама Афина Паллада.
Со смехом воскликнула богиня: "Что же ты молчишь, Одиссей? Разве ты не узнал любимой дочери Зевса, которая неизменно хранила тебя в бедах и подавала мудрые советы?"
Придя в себя от столь неожиданного превращения молодого пастуха в могучую богиню, Одиссей сказал: "Самый разумный из смертных не узнает тебя, коли ты захочешь явиться не в своем божественном облике. Прежде ты всегда была ко мне благосклонна. Умоляю тебя, скажи мне, правду ли ты говоришь? Действительно ли я на родной Итаке?"
Афина простерла руку, и тотчас порыв ветра разорвал пелену тумана. Блеснула прибрежная полоска воды, затем высокий берег. И вот перед глазами Одиссея встала, закрывая половину неба, знакомая с детства громада горы Нерион.
"Но ты еще не можешь открыто войти в свой дом, — продолжала Афина. — Я для того и пришла, чтобы предупредить тебя. Уже три года в доме твоем бесчинствуют чужие люди. Пользуясь тем, что о тебе, Одиссей, вот уже двадцать лет нет никаких известий, они требуют, чтобы жена твоя признала тебя погибшим и выбрала себе нового мужа. Сто женихов Пенелопы, собравшихся со всех окрестных островов, расхищают твое имущество, для своих бесконечных пиров режут принадлежащий тебе скот, притесняют слуг твоих и домочадцев. Но ты должен сдержать сой справедливый гнев. Вспомни слова волшебницы Кирки: безрассудство — верный путь к гибели! Пусть никто, даже Пенелопа, не знает, что ты возвратился. Можешь открыться одному Телемаху, — сын твой разумен и храбр. Но, прежде всего иди к свинопасу Эвмею. Он преданный друг твой, хотя и раб по закону. А чтобы ты не был узнан, я изменю той облик. В нищем бродяге никто не заподозрит вернувшегося царя".
Богиня прикоснулась рукой к плечу Одиссея, и упали с его головы кудри цвета старого золота, все тело иссохло, сгорбился стан, помутнели глаза, — вместо могучего воина перед Афиной стоял дряхлый старик. Грязные лохмотья прикрывали его тело, с плеч свисала облезлая овечья шкура, а за спиной болталась заплатанная котомка.
В темном гроте наяд Одиссей укрыл дары феакийцев и направился к источнику Аретусы, где, как он помнил, стояла хижина свинопаса Эвмея.

В хижине Эвмея

Издали увидел Одиссей высокий частокол и тростниковую крышу жилища Эвмея. Когда он уже подходил к старой хижине, из ее двери со свирепым лаем выскочили две большие лохматые собаки. Помня, что он только слабый нищий старик, Одиссей уронил свой посох и упал на землю, закрывая руками голову. На лай собак из хижины вышел хозяин и отогнал их от нищего.
Одиссей узнал Эвмея. Волосы у царского свинопаса, как полагалось рабу, были коротко острижены, но его полное достоинства и ума лицо, свободная осанка, невольно внушали уважение. Он привык распоряжаться доверенным ему хозяйством и давно перестал чувствовать себя рабом.
Эвмей пригласил нищего в свое жилище, постелил оленью шкуру на кучу свежих веток и усадил пришельца. Затем принес хлеб, в глиняные чашки налил простого терпкого вина и сел напротив.
"Пусть наградят тебя боги за то, что ты так ласково принимаешь бедного нищего", — сказал Одиссей. Эвмей только покачал головой. "Я только соблюдаю свой долг, старик, — ответил Эвмей. Я беден и не могу принять тебя как следует. Если бы был жив мой хозяин! Он накормил бы тебя не черствым хлебом и кислым вином. Но вот уже двадцать лет прошло с тех пор, как покинул он свой дом и повел корабли итакийцев к берегам далекой Троады".
Одиссей помолчал, а потом спросил: "Скажи, кто был твой господин? Может быть, я встречал его или знаю о нем что-нибудь. Давно уже скитаюсь я по свету, и мог слышать о нем". С грустью назвал Эвмей имя Одиссея. "Конечно, я слышал о твоем господине, — сказал мнимый нищий, — он жив и скоро вернется, я знаю, что он уже на пути к Итаке".
Но Эвмей и слушать не захотел своего гостя. Слишком часто чужеземные бродяги являлись к Пенелопе с нелепыми сказками о ее муже, в надежде заработать вкусный обед и новую хламиду. "Я больше ничему не верю, — отмахнулся свинопас, — зачем ты лжешь на старости лет, странник?"
"Клянусь тебе, — возразил Одиссей, — твой господин скоро вернется, а ты наградишь меня за верную весть только тогда, когда сам увидишь его. Клянусь тебе владыкой Зевсом, клянусь твоей гостеприимной трапезой и священным очагом, — прежде чем нынешний месяц сменится новым, Одиссей вступит в свой дом!"

Внезапно дверь хижины распахнулась. На пороге стоял юноша невысокого роста, с копьем в руке. Собаки ластились к нему, радостно визжа и виляя хвостами. Эвмей выронил чашку с вином и бросился навстречу вошедшему. Целуя руки юноши, он твердил: "Ты ли это, мой ненаглядный Телемах? Войди ко мне, дай поглядеть на тебя! Последнее время ты редко бывал в моем убогом жилище!"
"Я вернулся из далеких краев только сегодня, — ответил юноша, — и прежде всего пришел к тебе, славный Эвмей. Был я и в Спарте, у царя Менелая, и в Пилосе у престарелого Нестора. Многих людей, знавших отца моего, расспрашивал я о его судьбе. Но никто не встречал Одиссея, после того, как он покинул троянский берег. Скажи, что делается в моем доме? Может быть, мою мать Пенелопу уже принудили выйти замуж?"
Эвмей замахал руками и возразил: "Нет Телемах! С горькими слезами она ждет твоего возвращения. Она опасается за твою жизнь. Наши злые обидчики замышляют новые козни, еще хуже прежних! А особенно Антиной. Он так же черен душой, как прекрасен лицом. Но войди скорее в мою хижину, подкрепись с дороги".
Юноша вошел, и старый нищий поспешно встал перед юным воином. Но Телемах удержал его словами: "Не беспокойся, странник, тут найдется для меня местечко". Эвмей подал ему хлеба и вина. Все трое принялись за еду.
Скромный обед был скоро закончен, и Одиссей обратился к Телемаху: "Если позволишь мне говорить открыто, юный воин, то, признаюсь, — сердце мое негодует, когда я слышу, как оскорбляют тебя наглые женихи твоей матери. Неужели народ благословенной Итаки ненавидит тебя? Или твои родственники не хотят за тебя заступиться?"
"Нет, чужеземец, — ответил Телемах, — итакийский народ не враждует со мной, и родичей я не могу винить. Отец мой ушел на войну с Троей, когда я был еще младенцем, а братьев у меня нет, не было братьев и у отца. Этим и пользуются бесчестные люди. Правда, они не какие-нибудь бродяги или разбойники. Нет, первые люди наших краев притесняют меня. Они принуждают мою мать к новому браку. Она не хочет вступать в ненавистный брак, но и не может избавиться от женихов. Они каждый день пируют в нашем доме, ожидая ее решения. Скоро совсем разорят они нас, и погубят меня самого. Впрочем, все, что должно случиться, находится на коленях богов"³⁹.
Одиссей любовался своим сыном и обдумывал, как бы открыться ему. "Добрый Эвмей, — обратился он к свинопасу, — позволь мне дать тебе совет: пойди к Пенелопе, обрадуй ее вестью о том, что сын ее благополучно вернулся. Но смотри, чтобы никто не знал этого. Женихи могут подстеречь Телемаха и убить его тайно. А мы подождем тебя здесь. Боги подскажут, что делать нам дальше".
Эвмей послушно поднялся, подвязал сандалии и поспешил в город. Одиссей и Телемах остались одни. Вдруг дверь распахнулась, словно от порыва ветра. Одиссей увидел, что в дверном проеме стоит Афина. Богиню увидели и злые собаки. С визгом, поджав хвосты, они кинулись прочь со двора⁴⁰. Только Телемах не видел олимпийскую богиню. Афина прикоснулась к Одиссею, и его рубище снова превратилось в новый чистый хитон, спина выпрямилась, разгладились морщины и золотые кудри покрыли голову.
Телемах в изумлении смотрел, как чудесно преобразился незнакомец, потом с почтением обратился к нему: "Странник, божественно твое преображение! Наверно, ты один из бессмертных? Будь же к нам благосклонен, и мы принесем тебе великую гекатомбу!"
"Я вовсе не бог, — сказал Одиссей, — я твой отец, вернувшийся после долгих странствий". Он протянул руки, чтобы обнять сына, но юноша отступил от него. "Нет, — возразил Телемах, — я не верю, что ты мой отец Одиссей! Ты хочешь обмануть меня волшебством. Только всемогущие олимпийцы могут по своей воле превращаться из убогого старика в могучего воина!"
"Поверь мне, Телемах, — продолжал убеждать сына Одиссей, — это я, твой отец, и никакой другой Одиссей не придет к тебе, кроме меня. Великие беды претерпел я во время моих двадцатилетних скитаний. А превращение мое — дело копьеносной Афины. Она всегда помогала мне".
Только тогда Телемах обнял отца. От волнения они долго не могли произнести ни слова. Наконец Телемах спросил: "Как же, отец, ты добрался до Итаки? Кто привез тебя? Ведь не пешком же ты пришел!"
"Феаки, гости морей, доставили меня сюда на своем корабле, — ответил Одиссей. — Они одарили меня золотом, драгоценной посудой и богатыми одеждами. Их дары я скрыл в гроте Наяд. Никто не должен знать, что я вернулся. Я открылся только тебе, чтобы мы вместе обдумали, как нам наказать наших обидчиков".
Телемах с сомнением покачал головой. "Я много слышал, отец, о твоих подвигах, — сказал он, — я знаю, какой ты мудрый советчик и могучий боец. Но то, о чем ты говоришь, кажется мне несбыточным. Мы не можем вдвоем бороться со всеми женихами".
И Телемах перечислил отцу всех их врагов. Это все были сыновья знатных семейств: пятьдесят два пришли с острова Дулихий, с Закинфа — двадцать, с Зама — двадцать четыре. К ним присоединились еще двадцать итакийцев. "Нам не одолеть их!" — закончил Телемах.
Улыбнулся Одиссей и сказал: "Мы уже имеем двух непобедимых союзников — Зевса, который ненавидит неправду, и могучую Афину Палладу. Они не замедлят прийти к нам не помощь, когда я начну свой смертоносный расчет с женихами. Слушай меня внимательно, сын мой! Завтра утром ты пойдешь в город. Прими участие в пире женихов. Я тоже приду туда позже, вместе с Эвмеем, под видом нищего. Если буйные женихи начнут издеваться надо мной, ты молчи, не заступайся за меня. Будь терпелив и помни, что близок час их гибели. Я дам тебе знак, когда начинать бой. Ни Эвмей, ни сама Пенелопа не должны знать, что я вернулся, — в этом залог нашей победы".
"Клянусь тебе, отец, — воскликнул Телемах, — я исполню все. Ты найдешь во мне помощника, твердого сердцем!"

Женихи Пенелопы

В сопровождении Эвмея Одиссей в облике старого нищего подходил к городу. С волнением и любопытством осматривал скиталец знакомые места: ольховую рощу, где из-под скалы льется светлый ключ и падает в каменный водоем, городскую стену, сложенную из неотесанного камня, кривые улочки родного города…
Вот, наконец, показалась знакомая черепичная крыша отчего дома. "Друг, мы, конечно, пришли к царскому дому! — воскликнул Одиссей. — Я чувствую запах жареного мяса и звон кифары, неизменной спутницы веселого пира".
"Ты угадал, — ответил Эвмей, — мы пришли к Одиссееву дому. Но я боюсь, как бы женихи, приняв тебя за очередного попрошайку, не стали швырять в тебя костями и скамейками". Одиссей помолчал, а потом сказал: "В жизни я получал немало ударов, и многим в меня швыряли. Мне не привыкать терпеть. Хотя в доме царя Одиссея терпеть оскорбления мне будет трудно". Но Эвмей не понял скрытого смысла его слов.
Во дворе было все так же, как и двадцать лет назад, когда Одиссей в последний раз прошел по его звонким плитам: тот же многоколонный мегарон, вокруг него пристройки — спальни, кладовые. В дальнем углу двора, на куче мусора, лежала, положив морду на вытянутые лапы, едва живая от старости собака. Ее глаза были тусклы и неподвижны. Одиссей узнал ее: это был Аргус, любимый пес, которого он сам выкормил перед отплытием в Трою. И собака узнала хозяина. Она слабо вильнула хвостом, сделала последнее усилие, чтобы подползти к вернувшемуся через столько лет хозяину, но голова ее упала, глаза остановились, и жизнь отлетела от нее.
Эвмей прошел в мегарон, где пировали женихи. Одиссей, немного помедлив, вошел следом. Здесь было светло и шумно. В трепетном свете множества факелов блистали белоснежные хитоны, золотые повязки на кудрях женихов; у каждого из них на плече пестрела вышитая перевязь меча. В стороне от женихов сидел Телемах. Женихи громко смеялись. То и дело они требовали у глашатая вина. Царский глашатай Медонт стоял возле очага. Не поднимая глаз, с суровым лицом он разливал вино по кубкам. Он с неохотой служил разорителям Одиссеева дома, но и не смел отказаться, боясь жестокой расправы.
Никто не обратил внимания на вошедшего старика. Только Эвримах, сын Полиба, грубый и злоязычный итакиец, сдвинул свои черные брови и с досадой пробурчал: "Еще один бродяга притащился к нам на пир! Как надоели эти обиратели столов!" Могли ли подумать буйные женихи Пенелопы, что вместе с этим дряхлым нищим вошла к ним их черная гибель и встала на высоком пороге?
Одиссей раскрыл свою котомку и стал обходить пирующих, выпрашивая их объедки. Женихи швыряли старому нищему кости и куски хлеба. Они знали, что Зевс запрещает прогонять нищего от стола. Лишь вожак всего сборища, красавец Антиной, сын богатого итакийца Эвпейта, грубо оттолкнул старика. Он ударил его, обругал обжорой и грязным попрошайкой. Телемах видел это, но, помня наказ отца, молчал.
"Ты плохо поступил, Антиной", — сказал Амфином, один из сидевших рядом женихов, и, наполнив вином большой кубок, поднес его Одиссею. "Радуйся, старец! — приветствовал он нищего. — Ты удручен бедами, — пусть же боги пошлют тебе удачу!"
Одиссей принял кубок из рук Амфинома и шепнул ему на ухо: "Я вижу ты не таков, как другие женихи. Ты благороден и справедлив. Все изменяется на земле, и счастье человеческое непрочно. Пусть же боги вовремя уведут тебя из этого дома, ибо здесь много прольется крови, когда вернется царь Одиссей". Слова старика смутили Афинома. Удрученно он опустил голову, но вскоре веселье вернулось к нему, — слова нищего быстро забылись.
А Одиссей смиренно уселся на пороге и стал перебирать объедки в своей засаленой котомке. Тут он снова попался на глаза Эвримаху. Сын Полиба не захотел отставать от Антиноя в обидных насмешках над убогим нищим. Он поглядел на него из-под своих черных, густых бровей и воскликнул со смехом: "Несомненно, этого старого бродягу послал к нам сам Аполлон, чтобы получше осветить нашу пиршественную палату! Здесь стало гораздо светлее от его сияющей плеши!"
Женихи захохотали, а Эвримах продолжал издеваться: "Не хочешь ли, старик, поступить ко мне на службу? Только ты ведь привык к лени! Просить подаяние и кормиться объедками — это ты умеешь!"
Нищий смело ответил насмешнику: "Как ты надменен Эвримах! Ты насмехаешься над слабым, а себя считаешь великим и сильным. Но если бы здесь неожиданно появился Одиссей, думаю, что эта широкая дверь показалась бы узкой, когда ты побежал бы отсюда без оглядки!"
После этих слов Эвримах схватил скамейку и с силой швырнул ее в Одиссея. Но Одиссей уклонился, и скамейка попала в виночерпия. От удара упал виночерпий и опрокинул кратер, в котором смешивал вино с водой. "Пусть бы ты околел от голода, мерзкий старик, прежде чем явился к нам! — закричали женихи. — Как только ты переступил порог, сразу веселье покинуло нас! Из-за тебя пир наш испорчен!"
Тут поднялся со своего места молчавший до сих пор Телемах. "Старик здесь не причем, — сказал он сурово. — Всему виной ваше буйство. Довольно вы сегодня пировали, не пора ли вам отправиться спать?" Женихи молча переглянулись. Никогда раньше Телемах не говорил с ними так смело.
"И впрямь пора на покой, — сказал Амфином, — завтра праздник Аполлона⁴¹, готовится большой пир. Нам всем следует хорошо отдохнуть". Захмелевшие женихи согласились со своим товарищем, и, совершив последнее возлияние Гермесу, один за другим покинули пиршественные ложа.

Царица Итаки

Когда все женихи ушли, Одиссей и Телемах вынесли из мегарона все имевшееся там оружие: копья, окованные медью щиты, связки острых дротиков. Спрятав оружие в дальней кладовой, Одиссей сказал Телемаху: "Тебе пора удалиться на покой, а мне Эвмей велел ждать Пенелопу. Она захотела увидеть странника, побывавшего на самых дальних пределах ойкумены".
Телемах раздул факелы и ушел в свою опочивальню, а рабыни принялись выносить золу из очага, убирать со столов обглоданные женихами кости и вытирать пролитое вино. Одиссей, по-прежнему оставаясь в облике нищего странника, терпеливо ждал свою супругу, которую он не видел долгих двадцать лет.
Наконец, в опустевший мегарон вошла Пенелопа. Она была так же прекрасна, как и в день расставания. Опустившись в резное кресло, она стала расспрашивать гостя, откуда он и какого рода. Одиссей, чтобы не выдать свое волнение, устремил свой взгляд на кресло, которое он хорошо помнил, — его точил для Пенелопы искусный мастер Икмалион.
"Спрашивай меня, о чем хочешь, царица, — наконец сказал дрогнувшим голосом Одиссей, — я охотно отвечу тебе. Только не касайся моей семьи и моей родины. Я не могу говорить о них без горьких слез. Много страданий перенес я, но не следует предаваться печали в гостеприимном доме. Я радуюсь, что мне довелось увидеть тебя. Слава о Пенелопе, супруге царя Одиссея, достигла самых отдаленных земель".

Пенелопа благосклонно смотрела на гостя. Его доброжелательная речь пришлась ей по сердцу. И царица поделилась с ним своими горестями, посетовала на бесчинства своих многочисленных женихов.
"У меня нет больше сил смотреть, как тает добро, нажитое моим супругом, — говорила Пенелопа. — Они не принимают моих отказов выйти за кого-нибудь из них замуж. Однажды, я пустилась на хитрость. Созвав всех женихов, я сказала им, что выберу среди них супруга только тогда, когда закончу погребальный саван для старца Лаэрта, отца Одиссея, ибо его смерть близка, но больше некому это сделать, — ахейские жены будут осуждать меня за то, что я не воздала ему последнюю почесть и не соткала ему смертный покров своими руками. Женихи согласились. Целые дни я проводила у ткацкого станка, и все видели это. А ночью я распускала все, что соткала за день. Три года удавалась мне эта хитрость, пока Меланто, одна из служанок, не выдала меня. Ночью женихи тайно проникли в мои покои и застали за распусканием ткани. Мне пришлось закончить покров, и теперь ничто не спасет меня от ненавистного брака. Новой хитрости я не могу придумать, а на возвращение Одиссея потеряна всякая надежда. Скажи мне, странник, не встречал ли ты когда-нибудь моего супруга? Или, может быть, ты слышал о нем что-нибудь?"

Осторожно, искусно соединяя правду с вымыслом, Одиссей начал рассказывать, что он встречал скитальца по имени Одисеей много лет назад. Он описал его одежду, так хорошо знакомую Пенелопе, упомянул об умном горбуне Эврибате. Пенелопа слушала, и слезы неудержимо катились по ее щекам. Одиссей смотрел на нее и старался успокоить вдруг защемившее сердце, чтобы не выдать себя.
Пенелопа с плачем заломила руки и, сквозь душившие ее рыдания сказала: "Странник, отныне ты будешь любим и почитаем мною. Ты действительно видел Одиссея. Ты описал даже золотую пряжку, которой я сама скрепила на нем плащ при отъезде. Увы, мне никогда уже не видеть моего супруга в нашем доме! Зачем, зачем он покинул нас!"
Одиссей пытался утешить ее. Он повторил все, что уже говорил Эвмею: будто он слышал, что Одиссей жив и пребывает в стране феспортов, что он скоро вернется на Итаку. Пусть царица верит клятве странника: не успеет старый месяц смениться новым, как Одиссей войдет в свой дом.
Но Пенелопа качала головой. У нее не осталось больше надежды. После продолжительного молчания она сказала: "Однако уже миновала первая треть ночи⁴². Тебе, мой уважаемый гость, пора отдохнуть. Я позову Эвриклею. Она нянчила самого Одиссея, потом растила Телемаха, а теперь живет в доме на покое. Она стара и слаба, но сможет позаботиться о тебе".
На зов Пенелопы в мегарон пришла Эвриклея, маленькая, сгорбленная старушка с удивительно ясными и зоркими глазами. "Милая моя Эвриклея, — обратилась к ней Пенелопа, — омой ноги этому страннику. Он старше твоего господина, но, может быть, Одиссей теперь похож на него, ведь несчастья быстро старят".
Одиссею показалось, что его сейчас узнают. Эвриклея провела его к очагу и усадила на скамейку. Она внимательно вгляделась в лицо Одиссея и по ее морщинистым щекам побежали слезы. "Я охотно позабочусь о тебе, — сказала Эвриклея старческим дребезжащим голосом, — и не только по воле моей госпожи. Ты несказанно волнуешь мою душу. Я не встречала еще человека, который так напоминал бы мне Одиссея — лицом, ростом, походкой".
Не отрывая взгляда от лица Одиссея, Эвриклея поставила возле ног странника медную лохань, наполнила ее холодной водой и долила кипятком. Но, прежде чем она успела коснуться ног Одиссея, он передвинул скамейку и сел спиной к свету. Одиссей вспомнил о рубце на ноге от старой раны. Эту рану в далекие-далекие дни нанес ему на охоте разъяренный вепрь. Когда раненого Одиссея принесли домой, Эвриклея, тогда еще молодая и сильная, вот также хлопотала вокруг него, как сейчас. "Она сразу узнает меня, — подумал Одиссей, — если увидит на ноге этот рубец!"
Как только Эвриклея наклонилась к его ногам и увидела давно затянувшуюся рану, она дрожащей рукой прикоснулась к подбородку гостя и прошептала: "Это ты, Одиссей. Ты, мое золотое дитя. Как же я не узнала тебя с первого взгляда?"

Месть Одиссея

Под утро Одиссей вышел во двор. Было еще темно, на небе не погасли звезды. Одиссей в задумчивости прошел по пустому двору. "Кто скажет, чем кончится сегодняшний день? — думал он. — Пусть первые слова, которые я услышу сегодня, откроют мне мою судьбу".
Внезапно удар грома прокатился в звездном небе. Это Зевс отвечал Одиссею.
Во двор вышла рабыня, с удивлением посмотрела на небо и сказала: "Небо безоблачно, а твой гром гремит, владыка Зевс! Кому ты посылаешь знаменье? Услышь и меня — и пусть мое слово исполнится. Пусть сегодняшний пир будет последним для буйных женихов!"
Одиссей радостно повторил про себя ее пожелание: "Пусть сегодняшний пир будет последним".
Между тем пустынный двор мало-помалу оживал. Болтая друг с другом, пробежали служанки, вышла ключница Эвринома, пастух Филотий выгонял на пастбище коров.
"О, если бы вернулся Одиссей!" — вздохнула Эвринома. А Филотий добавил: "Он показал бы наглецам, как расхищать его имущество и резать скот!"
Одиссей радовался, слушая их: они не забыли своего господина!
Во двор стали сходиться женихи. Одиссей пошел прочь. Он не хотел видеть, как чужие люди будут распоряжаться в его доме.
Пир был уже в самом разгаре, когда Одиссей, по-прежнему в облике нищего, вошел в мегарон и присел на пороге. Мимо него бегали слуги, разнося блюда с дымящимся мясом. Филотий разносил хлеб, а Эвмей помогал глашатаю Медонту разливать вино. Отдельно от женихов сидел Телемах. Изредка он поглядывал на отца, — не подаст ли он знака начать бой.
Заметив сидящего на пороге нищего, женихи вновь принялись насмехаться над ним. "Эй, Телемах! — кричал Антиной, — продай нам твоего благородного гостя! Мы продадим его в рабство тафийцам, может быть, они научат его работать!" Другой жених, по имени Ктесипп, вторил Антиною: "Странник получил от Телемаха немало еды и вина! Должны и мы дать ему что-нибудь! Держи, бродяга от меня подачку!" С этими словами Ктессип запустил в Одиссея обглоданной костью.
В это время в мегарон вошла Пенелопа. На ней был расшитый пеплос, красные сандалии, ожерелье из янтарей, оправленных в золото, а из под светлых кудрей виднелись серьги — каждая из трех красных шариков, похожих на пурпурные ягоды спелой шелковицы.
Пирующие с восхищением смотрели на прекрасную Пенелопу, и каждый надеялся, что она остановит свой выбор именно на нем.
В руках Пенелопа несла лук Одиссея со спущенной тетивой и колчан с длинными оперенными стрелами. Служанки несли за царицей двенадцать драгоценных железных боевых топоров⁴³. Их ковали искусные кузнецы из страны халибов. Отец Одиссея Лаэрт купил их как дорогую редкость у проезжих купцов. На конце рукояти каждого топора имелось кольцо, для того, чтобы топор можно было повесить на стену.
Держа лук в руках, Пенелопа обратилась к пирующим. "Вы требуете, чтобы я решила, наконец, за кого из вас я выйду замуж. Я предоставляю вам право решить это за меня. Вот лук Одиссея. Вы должны натянуть на лук спущенную тетиву и выстрелить из него так, чтобы стрела пролетела через все двенадцать колец, укрепленных на рукоятях этих топоров и не задела ни одного кольца. Мой супруг делал это с первого выстрела. Кто из вас сможет повторить Одиссеев выстрел, тот достоин вступить в брак с вдовой Одиссея".
Пенелопа передала лук Эвмею. Заплакал старый свинопас, увидев лук своего хозяина, и понес его женихам. Телемах же вонзил лезвия топоров в длинную скамью так, чтобы кольца на рукоятях составляли ровный ряд.
"Если моя мать хочет покинуть свой дом с новым мужем, — обратился он к женихам, — пусть будет по ее желанию. Но я тоже хочу подвергнуться испытанию. Если я натяну лук, и смогу пронизать кольца первой стрелой, я буду знать, что имею право владеть луком отца".
Женихам пришлось согласиться. Телемах взял из рук Эвмея лук и трижды пытался согнуть его, чтобы натянуть тетиву, и трижды лук распрямлялся в его руках. Хотел он согнуть и в четвертый раз, но Одиссей сделал ему знак, и Телемах прислонил лук к двери со словами: "Теперь ваша очередь, женихи".
Антиной предложил установить очередность состязания. "Порядок должен быть таким же, — сказал он, — в каком виночерпий наливал нам вино на пирах".
Один за другим женихи пытались согнуть лук, но никто из них не смог даже подтянуть тетиву к его тугим рогам. Наконец, взялись за лук самые сильные — Антиной и Эвримах. Антиной подозвал Мелантия, одного из рабов, который верой и правдой служил женихам, и велел принести топленого сала. Он думал, что справиться с луком будет легче, если его разогреть и натереть салом. Но напрасной была его попытка, — не поддался лук Одиссея самоуверенному красавцу.
Настал черед Эврилоха. Он поворачивал лук над жарким пламенем очага. Огонь освещал его угрюмое в капельках пота лицо, сдвинутые черные брови. До крови закусив губы, он несколько раз пытался согнуть лук, но так и не смог сделать этого.
Вне себя от ярости Эврилох отшвырнул лук в сторону и воскликну: "Я стыжусь за себя и за вас! Мне не так горько отказаться от брака с прекрасной Пенелопой, как нестерпимо знать, что я так слаб по сравнению с Одиссеем!"
"Подожди, благородный Эвримах, — возразил ему Антиной, — еще не все кончено. Мы забыли, что сегодня народ празднует день Аполлона. В такой день не годится натягивать лук. Отложим до завтра состязание. А сегодня принесем жертву Аполлону-стреловержцу, и он поможет нам справиться с луком Одиссея". В знак согласия раздосадованный Эвримах кивнул головой. Женихи кликнули слуг и велели им разносить вино. Пир возобновился.
Одиссей поднялся с порога, где он сидел, шаркающей старческой походкой подошел к брошенному на пол луку, подобрал его и, обращаясь к женихам, сказал: "Выслушайте меня, женихи Пенелопы! Позвольте и мне попробовать натянуть лук Одиссея. Я хочу узнать, осталось ли в моих руках хоть немного силы, или нужда и старость вконец истощили меня?"
Возмущенные крики женихов разнеслись по мегарону: "Ты, что, бродяга, совсем лишился ума? Или у тебя помутилось в голове от вина? Мы забросаем тебя костями, попрошайка!"
Тут из-за колонны выступила Пенелопа и властным жестом руки потребовала прекратить крик. "Неужели мои благородные женихи боятся, что этот старик станет моим супругом, если натянет лук? — сказала она. — Он, как и вы, такой же гость в моем доме и имеет такое же право принять участие в состязанье. Я дам страннику новый хитон и сандалии, подарю ему много другой одежды, если он сделает то, чего не смогли сделать вы".
Телемах подошел к матери. "Не женское дело, матушка, судить о луке, — сказал он. — Иди в свои покои. Здесь я один имею право распоряжаться луком своего отца".
Пенелопа молча повернулась и вышла из мегарона. Поднявшись в свою опочивальню, она сорвала с шеи янтарное ожерелье и, шепча имя Одиссея, упала на ложе.
В это время Телемах подозвал к себе Эвмея и Филотия. Тихим голосом он отдал им приказания: запереть дверь в мегарон, подать страннику колчан со стрелами, а самим вооружится копьями. Эвмей и Филотий уже догадывались, что старый нищий не простой странник. Они в одно мгновение выполнили приказ Телемаха и встали рядом со своим молодым господином.
Одиссей внимательно смтрел на своего сына. Время мщения наступило. Женихи замерли, словно увидели страшную голову медузы Горгоны. Телемах накинул на плечо перевязь меча, взял в руки копье и, готовый к бою, напряженно ждал сигнала отца.
Без труда Одиссей согнул лук, накинул петлю тетивы и щелкнул ею. Она отозвалась высоким певучим звуком. В ответ с высоты небес зарокотал гром. Это Зевс подал еще один знак. И уже не убогий старик стоял перед женихами, — могучий воин грозно озирал притихший мегарон. Одиссей быстро положил на лук стрелу, оттянул тетиву, — и стрела со свистом пронеслась сквозь кольца, не задев ни одного из них.
"Мой глаз еще верен, женихи! — воскликнул Одиссей. — Вторая стрела, выпущенная мною, поразит иную цель!" Он прицелился в Антиноя, и первый его враг упал с пробитым горлом.
"Ты сделал свой последний выстрел, чужеземец! — закричали женихи. — Ты погиб! Ты убил самого знатного из итакийцев! Тебе не будет пощады!"
Одиссей исподлобья посмотрел на них и произнес: "Прожорливые псы! Вы думали, что я никогда не вернусь с берегов Троады? Вы решили, что безнаказанно можете грабить мой дом и мучить сватовством мою жену? Все вы погибнете от моей руки!"

Услышав эти слова, Эвримах выхватил свой обоюдоострый меч и бросился на встречу Одиссею. Но просвистела вторая стрела царя Итаки и насквозь пробила грудь Эвримаха. Следом, сраженный копьем Телемаха, упал Амфином. Одна за другой летели губительные стрелы Одиссея и меткие копья его верных союзников. Смертельный ужас овладел обреченными. Они, ища спасения, метались по мегарону, но стрелы Одиссея настигали их повсюду.
Наконец воцарилась тишина. В живых остался только один певец Фемий. Он спрятался за колонной и дрожал от страха. Свою среброструнную кифару он прижимал к груди. Увидев, что Одиссей опустил свой бьющий без промаха лук, он подбежал к Одиссею и с мольбой обнял его колени. "Пощади меня, Одиссей! — запричитал он, — Ты сам будешь жалеть потом, если убьешь певца, вдохновленного богами! Я никогда не забавлял женихов по своей воле и пел у них на пирах только по принуждению!"
Мольба певца тронула Телемаха. "Отец, не губи невиновного! — сказал он Одиссею. — Будь милостив к нему. Прости и старого виночерпия Медонта, — вон спрятался он под столом, — разносить вино, это его работа.

Опустил Одиссей свой грозный лук и сказал: "Ты прав, сын мой, — я не стану лишать жизни невинных. Теперь мой дом очищен от незваных гостей, и нет больше гнева в моем сердце⁴⁴. Иди, Медонт, и ты, Фемий, расскажите всем на Итаке, что царь Одиссей вернулся и отомстил всем своим обидчикам. Пусть не злобствуют на меня отцы убитых. Они сами не удержали своих сыновей от преступлений и тем погубили их".
Когда Медонт и Фемий вышли, Одиссей велел позвать Эвриклею. Войдя в мегарон, старая кормилица сначала испугалась. Она в жизни не видела столько крови и мертвых тел. Одиссей, стоявший над горой трупов, напоминал льва, растерзавшего стадо быков. "Собери всех рабынь и служанок, пусть они вынесут тела убитых, приведут мегарон в порядок и окурят его серой"⁴⁵, — распорядился Одиссей.

После долгой разлуки

А Пенелопа в это время спала в своих покоях. Она не слышала ни звона оружия, ни криков умирающих. Это богиня Афина навела на нее крепкий сон, чтобы царица Итаки в неведении своем не помешала исходу смертельного боя. После того, как в мегароне не осталось и следа сражения, Одиссей велел Эвриклее позвать Пенелопу. Царь Итаки был уже в чистых одеждах, он величественно восседал в кресле и ждал свою супругу.
Эвриклея, невзирая на преклонный возраст, чуть ли ни бегом пустилась в покои Пенелопы — так ей хотелось сообщить царице радостную весть о том, что ее божественный супруг вернулся и покарал разгульных, наглых женихов. Но, услышав радостную и так долго ожидаемую весть, Пенелопа не поверила ей. Долго уверяла Эвриклея свою госпожу, что тот странник, с которым так долго беседовала Пенелопа накануне, и есть Одиссей, что она узнала царя Итаки по шраму на ноге, но хранила тайну возвращения своего господина по его повелению.
Наконец, Пенелопа согласилась сойти в мегарон. Она не могла решить, броситься ли ей сразу в объятия, или прежде убедиться, что странник действительно ее Одиссей. Она долго вглядывалась в его лицо, — то ей казалось, что нет никаких сомнений, — чужеземец ее долгожданный супруг, то сомнения вновь одолевали ее.
И тут Пенелопа вспомнила про ложе Одиссея. Оно имело одну особенность, известную только им двоим. Внимательно глядя в глаза Одиссея, Пенелопа сказала: "Телемах, прикажи слугам, чтобы они принесли в мегарон царское ложе, пусть супруг мой отдохнет после сраженья, а я посижу в кресле рядом".
Рассмеялся Одиссей. "Моя разумная супруга хочет проверить меня — подлинно ли я Одиссей! Ведомо мне, Пенелопа, что царское ложе нельзя никуда перенести, ибо собственными руками я изготовил его из пня гигантской оливы, и корни этого пня до сих пор цепко держатся за каменистую почву Итаки!"
Эти слова рассеяли последние сомнения Пенелопы. Она обняла Одиссея и, зарывшись лицом в его пышные кудри, прошептала: "Не сердись, Одиссей. Я боялась поверить своему счастью. Мне пришлось пережить столько горя и страданий, что, думала я, только смерть может избавить меня от них".

Бунт

Пока в доме Одиссея радостно встречали прославленного героя, во многих домах Итаки проклинали его возвращение. Отцы убитых женихов стали возбуждать народ против Одиссея. "Хорош царь, — говорили они, — он все свое войско потерял в походе на Трою, а теперь, вернувшись, истребил лучших сынов своей же страны!" На улицах города собирались вооруженные люди. Они готовились напасть на царский дворец.
Рано утром, надев боевые доспехи, Одиссей, Телемах, Эвмей и Филотий отправились к подножию горы Нерион, где старый Лаэрт, удалившись от власти, растил фруктовый сад. Скрытые густым утренним туманом, в котором, несмотря на ранний час, то тут, то там раздавался звон оружия, они благополучно миновали город. В скромном жилище своего отца Одиссей намеревался обдумать, что ему делать дальше. Вчера у него было сто врагов, а сегодня их стало впятеро больше.
Солнце уже взошло, когда Одиссей со своими спутниками вошел в большой ухоженный сад. Лаэрта они застали за работой. Он окапывал молодое дерево. Велика была радость старца, — не думал он увидеть своего сына. "Зевс Громовержец! — воскликнул он, припав к груди Одиссея. — Сколь щедра твоя милость! Не уж то я дожил до подобного счастья, — мои старые глаза снова видят тебя, Одиссей!"
А в городе толпы родственников убитых женихов, вооружившись мечами и копьями, искали Одиссей и Телемаха. Безуспешно певец Фемий и глашатай Медонт убеждали граждан не поднимать руку на царя и его сына. "Мы видели сами, что боги на стороне Одиссея, — говорили они, — ваши дети сами повинны в своей гибели, — царь защищал честь своей супруги и свое добро!" На стороне Одиссея выступил и прорицатель Галиферс. Он напомнил, как просил родственников женихов не позволять им бесчинствовать в доме Одиссея. "Лучше примириться с Одиссеем, чем навлечь на себя еще большие беды!" — вторил прорицателю Ментор, воспитатель Телемаха и старый друг Одиссея. Часть граждан вняла увещеваниям, другая же, узнав, что Одиссей с Телемахом ушли к Лаэрту, бросилась с оружием к горе Нерион.
Увидела все это с высокого Олимпа богиня Афина и спросила Зевса Громовержца: "Отец! Скажи мне, что ты решил? Возбудишь ли ты кровавую распрю или же мир водворишь между враждующими?" Владыка Олимпа ответил любимой дочери такими словами: "Одиссей отомстил обидчикам своим и имел на это право. Был и будет Одессей царем Итаки. Мы предадим забвению смерть женихов. Как и прежде, будет царить на Итаке и мир и любовь".
Так сказал Зевс. Тотчас помчалась Афина к горе Нерион. А толпа вооруженных людей уже приближалась к жилищу Лаэрта. Увидев, что нового кровопролития не избежать, Одиссей обратился к Телемаху. "Сын мой, докажи еще раз, что ты происходишь из славного рода! Если нам суждено погибнуть, мы должны дорого продать свои жизни!"
"Возлюбленный отец, — ответил Телемах, — ты увидишь, что я не посрамлю наш славный род!"
Услышал эти слова Лаэрт и возликовал. "О, какой день послали мне боги! — воскликнул он. — Спорят сын мой и внук о том, кто храбрее!" Не целясь, бросил Лаэрт в подступивших врагов ясеневое копье, — пробило копье медный шлем Эвпейта, — мертвым упал на землю отец Антиноя.
Но Афина не допустила нового кровопролития. Появившись вдруг ниоткуда, грозно крикнула она итакийцам, готовым вступить в смертельную схватку: "Прекратите битву! Разойдитесь без пролития крови! Такова воля Зевса!" Тотчас выпало у нападавших из рук оружие и бросились они в бегство при виде великой богини. Ринулся было за ними, потрясая копьем Одиссей, но Афина удержала его. "Укроти свой гнев, доблестный сын Лаэрта! Не гневи Громовержца!"
Остановился Одиссей — воля бессмертных священна. Восторжествовал голос благоразумия.
Уже в городе Афина, приняв облик Ментора, примирила враждующих. И на долгие годы мир и покой воцарился на благословенной Итаке⁴⁶.

Новые скитания

Шло время. Тихо скончался Лаэрт, закончили свой земной путь Эвмей и Филотий. Возмужал Телемах и стал способен самостоятельно управлять Итакой. Тогда Одиссей решился исполнить лежащий на нем долг совести. Часто, закрыв глаза, внутренним взором Одиссей видел сумрачный луг асфоделий в преддверии царства Аида и тень слепого прорицателя над жертвенной ямой. Не забыл он слов вещего старца Тиресия: "Покинь свою объятую волнами Итаку, возьми весло и странствуй, пока не встретишь людей не знающих моря и среди них учреди почитание владыки морской стихии"…
Однажды утром Одиссей снова покинул Итаку. На торговом корабле он переправился в Эпир — суровый горный край и пошел, неся на плече весло, в глубь страны.
Через дремучие леса и высокие горы шел Одиссей все дальше и дальше от морских берегов. Люди, встречавшиеся ему на пути, смеялись и спрашивали: "Зачем, странник, ты тащишь с собой это весло? Впереди нет моря!" Но, наконец, на одной из дорог случайный попутчик Одиссея спросил: "Что за странная лопата у тебя на плече?" По этому вопросу понял Одиссей, что люди, живущие здесь, моря никогда не видели.
Тут, во многих днях пути от морского побережья, Одиссей совершил жертвоприношение в честь Посейдона и воздвиг могущественному богу алтарь. Этим деянием он очистил себя перед грозным колебателем земли. Теперь можно было возвращаться на Итаку.
Но здесь, в Эпире, находился славный оракул Додоны, посвященный Зевсу и Матери-Земле, здесь вещие старцы-селлы по шелесту листьев священного дуба предсказывали будущее. Захотелось узнать Одиссею от селлов-пророков, какая ему предстоит смерть. Слова Тиресия: "Придет к тебе безболезненная смерть из-за моря, и от моря ты примешь ее", казались Одиссею туманными и малопонятными.
Не знал многострадальный герой, что желанием узнать о своей кончине, он навлекает на себя новое горе. В Додоне получил Одиссей поистине страшный оракул: "Ты умрешь от руки своего сына". Это было истинным проклятием. Принять смерть от руки самого дорогого на свете человека, чистого душой Телемаха!? Запятнать его страшным грехом отцеубийства!? Нет, — решил Одиссей, — лучше остаться вечным изгнанником и никогда не возвращаться на родину.
И Одиссей не покинул Эпир. Своими мудрыми, справедливыми суждениями он снискал себе почет и уважение жителей Эпира, везде был желанным гостем, всюду находил друзей. Так прошло много лет с того дня, как во второй раз покинул Одиссей Итаку. Но тоска по родине все сильнее и сильнее глодала его. "Стар я уже, — думал Одиссей, — и скоро умру. Чужие люди, совершат над моим телом погребальный обряд". Не выдержала душа Одиссея, — оставил он своих эпирских друзей и вернулся на Итаку.

Смерть из моря

И опять на Итаке никто не узнал Одиссея. "Так оно и лучше, — подумал Одиссей, — как-то примет царь Телемах своего старого отца?" Снова под видом странника пришел он в свой дом. Ему навстречу вышла столетняя старушка, его кормилица Эвриклея. "Узнаешь?" — спросил он ее. Уже почти ничего не видели глаза Эвриклеи, но по голосу она узнала своего милого Одиссея, колыбель которого она качала так давно, словно целая вечность прошла с той поры.
Рассказал Одиссей Эвриклее о том, что изведал за время новых скитаний, только о додонском пророчестве умолчал. "Не раскрывай имени моего, хотя бы до завтра", — попросил он Эвриклею.
Телемах не был удивлен приходу нового гостя, таких всегда было много в гостеприимном доме царя Итаки. Он распорядился сытно накормить странника и предоставить ему комнату, специально отведенную для путников. До второй трети ночи не мог заснуть Одиссей. "Снова я чужеземцем в отчем доме, снова скрываю свое имя", — думал он.
Вдруг среди ночи стража затрубили тревогу. "Что случилось? Разбойники! Морские разбойники напали на Итаку!" — раздавались по всему дому возбужденные голоса. Одиссей поднялся со своего ложа, — негоже гостю прятаться за спинами хозяев.
Телемах с отрядом воинов выступил навстречу врагу. Вместе с отрядом к берегу моря шел и Одиссей. Не долгой, но жаркой была сеча. Часть врагов была перебита, часть взята в плен. Был пленен и предводитель разбойников. Из итакийцев никто не погиб, только стрелой предводителя шайки был ранен странник, гость царского дома. Рана казалась не опасной, — она была неглубока и почти не кровоточила.
Раненого странника перенесли в дом и уложили в мегароне. Сюда же привели плененных разбойников для приговора и скорой расправы. Предводитель шайки оказался совсем юным. Светлый пушок едва начал пробиваться на его подбородке. Ни лицом, ни одеждой он совсем не был похож на разбойника. Держался он с достоинством, не молил о пощаде, умные проницательные глаза выдавали в нем человека благородного происхождения.
Эвриклея суетилась около раненного. Она промыла рану кислым виноградным вином, присыпала пеплом и стянула чистой тряпицей⁴⁷. Однако ему становилось все хуже и хуже. Губы его посинели, мертвенная бледность залила лицо.
"Оставьте раненного, — вдруг подал голос молодой предводитель разбойников, — он обречен. Моя стрела, поразившая его, смертельна. Наконечник этой стрелы — ядовитая кость морского ската⁴⁸. Яд уже начал действовать. Не ранен этот старик, он убит". В ужасе всплеснула руками Эвриклея. "Этот странник — Одиссей! — закричала она. — Боги, как вы жестоки!"
Услышав эти слова, Одиссей приподнялся на локте и горько произнес: "Нет, Эвриклея, боги не только жестоки, они еще и лживы. Слушайте все, слушай и ты, Телемах. Мне додонским оракулом было предсказано, что приму я смерть от руки своего сына. Ложным было этот оракул, — не ты, Телемах, стал моим убийцей! А я, стремясь избежать этого лживого пророчества, столько лет прожил на чужбине! Пусть отныне умолкнет слава селлов-пророков Додоны!"
Молодой предводитель разбойников обвел присутствующих блуждающим взглядом и пал на колени перед умирающим. "Если ты Одиссей, — сказал он дрожащим голосом, — то пророчество было верным. Я — проклятый отцеубийца. Узнайте же все! Перед вами не разбойник! Я — Телегон, сын Одиссея и Кирки! Едва научившись разговаривать, я стал просить мать рассказать мне о моем отце, которого я никогда не видел, назвать хотя бы его имя. Но она всегда отвечала мне отказом, ссылаясь на то, что еще не пришло время. Некоторе время назад мать открыла имя моего отца: Одиссей, царь Итаки. Теперь лишь одна мечта владела мной — увидеть отца. Я упросил мать вернуть человеческий облик пятидесяти несчастным, которых она превратила в животных, мы смастерили корабль и отправились в путь. В эту злополучную ночь мы высадились на острове, не ведая, что остров этот — Итака. Остальное вы знаете".
Одиссей слушал его. Какая-то сладкая дрема растекалась по его телу. Странно, но рана не причиняла ему никакой боли. Одиссей вспомнил пророчество Тиресия: "Безболезненная смерть придет к тебе из-за моря, и от моря ты примешь ее". Смерть и вправду пришла к нему из-за моря, и принял ее он от ядовитой кости морского ската.
"Нет, сын мой, — одними губами сказал он Телегону, — не от тебя, а от моря я принял давно предсказанную смерть. Ты не виновен. Я снимаю с тебя скверну отцеубийства. А сейчас я хочу уснуть. Я очень устал. Мое странствие закончилось". Это были последние слова Одиссея.

Одиссею, сыну Лаэрта, царю Итаки были справлены торжественные погребальные обряды. Курган над его могилой стал источником благодати: больные находили у его подножия исцеление, несчастные — помощь, сомневающиеся — добрый совет. Аэды по всей Элладе пели песни о великом, многомудром и многострадальном герое. Много героев было в Элладе: Персей и Геракл, Тесей и Ахилл… и Одиссей, — один из первейших. А еще пели аэды, что Телегон уговорил своего старшего брата Телемаха и Пенелопу, законную жену своего отца, навсегда оставить Итаку и переселиться на волшебный остров Эю для вечной блаженной жизни⁴⁹. Обрели они ее? Кто знает?