1. Похищение Европы 2. Основание Кадмеи 3. Предостережение Афины 4. Семела 5. Прорицатель Тиресий 6. Менады 7. Ино в изгнании 8. Левкофея — белая богиня 9. Актеон

10. Утраченный престол 11. Антиопа 12. Ниоба 13. Пророчество 14. Загадка Сфинкса 15. Царь Эдип 16. Эдип в Колоне 17. Полинк в Аргосе 18. Офельт-Архемор

19. Под стенами Фив 20. Антигона 21. Поход Эпигонов 22. Алкмеон в Псофиде 23. Скитания Алкмеона 24. Каллироя 25. Седьмой самоцвет 26. Эпилог

Похищение Европы

Правил некогда в городе Сидоне царь по имени Агенор¹. Славен он был своими несметными богатствами и многочисленными торговыми кораблями, достигавшими крайних пределов ойкумены. Было у него пятеро сыновей и красавица-дочь Европа². Даже боги Олимпа признавали ее самой красивой девушкой из всех, когда-либо живших на земле.
Часто Европа со своими ровесницами гуляла по берегу моря. У самой кромки воды собирали они красивые раковины, водили хороводы. Однажды увидели девушки красивого белого быка, мирно пасущегося на приморском лугу. Он бродил среди цветов, но ступал так осторожно, что не помял ни одного стебелька, и совсем не казался страшным. Одна из девушек протянула быку пучок сочной травы, а царская дочь украсила его голову венком из ярких цветов. Так спокоен и ласков был этот бык, что захотелось Европе на нем покататься. Села она на его широкую спину, а тот словно только и ждал этого — прыгнул в море и поплыл к далекому горизонту. Закричали подруги царевны, заплакали, да поздно было, — исчез чудо-бык среди волн, а с ним и дочь царя Агенора³.

Основание Кадмеи

Устал Кадм от бесплодных поисков, от бесконечных странствий по морским просторам и, помня строгий наказ отца не возвращаться в Сидон без сестры, решил навсегда поселиться на чужбине. Вот только где обрести ему новую родину?
Однажды подошел корабль Кадма к плодородной равнине. И такой прекрасной показалась Кадму эта земля, что не стал он искать другую. Ступив на берег незнакомой страны, он первым делом принес жертвы и обратился к оракулу за советом: где ему и его спутникам лучше поселиться? Вот что ответил Кадму оракул: "Иди за первой встретившейся коровой, и там, где ляжет она отдохнуть, возводи стены своего нового дома". Как только прозвучал ответ оракула, появилась на морском берегу корова и медленно, оглядываясь, словно приглашая за собой, побрела все дальше и дальше от моря.
Целый день шел Кадм со своими спутниками за коровой, а к вечеру остановилась корова и легла. Видит Кадм, и правда, не найти лучшего места для закладки нового города. Есть здесь и высокий холм, на котором можно построить неприступную крепость, и камень, необходимый для строительства. Вот только найти бы поблизости источник пресной воды!
Отправил Кадм на поиски источника своих верных товарищей. Идут друзья Кадма, слушают: не журчит ли где ручеек, смотрят, — не блеснет ли речная заводь. Вот уж стала томить их нестерпимая жажда. Вдруг видят — пещера, а из пещеры течет ключевая вода. Обрадовались они, побежали к ручью, припали к струям его своими губами, а из пещеры выполз огромный змей, вмиг растерзал их всех и уполз обратно в пещеру.
Всю ночь прождал Кадм своих товарищей, а под утро понял: что-то с ними случилось. И отправился он искать уж не пресную воду, а своих исчезнувших друзей. Идет Кадм, примечает: вот ветка обломана, вот трава примята… Значит совсем недавно проходил здесь посланный им отряд. Но что это? Слышит Кадм голос, словно идущий с небес:

"Остановись, чужеземец! Я — Афина Паллада. Близка твоя гибель. Но не хотят твоей смерти боги Олимпа. Ты будешь жить долго, и имя твое никогда не забудут потомки. Будь осторожен, когда подойдешь к пещере, струящей ручей. Приготовь копье свое боевое. Чудовищный змей в пещере той обитает. Как только навстречу тебе из пещеры выползет он, Бросай, все силы собрав, копье ему в горло, и он — насмерть будет сражен. Вырви у змея убитого зубы. В землю их закопай. Вырастут скоро воины в медных доспехах из этих зубов. Камень тяжелый ты должен в них бросить, И тотчас битву друг с другом затеют они. Прекрати меж ними сраженье, как только останется пятеро их. Станут они друзьями твоими. Во всем ты можешь на них положиться. И вот что запомни еще: не приходи никогда сюда больше, Иначе — станешь несчастным и ты, и потомки твои"...

Смолк голос богини, только с далеких небес шепот донесся: "Сказала я все, что могла... и хотела".
Дальше пошел Кадм по едва заметной тропинке. И вот увидел он пещеру, из которой струился вниз по каменистому склону тоненький ручеек, а рядом лежали растерзанные тела его верных товарищей. Почуял змей новую добычу, выполз из пещеры, бросился на Кадма, но предупрежден был герой девой-Афиной, — в мгновенье его копье пронзило змеиное горло. Да не смертельной оказалась для чудовища страшная рана. Извиваясь огромным телом, упол змей в свое логово. Поспешил Кадм вслед за ним под мрачные своды. Жутко было в пещере: точно чьи-то вздохи раздавались из глубины, точно что-то сверкало волшебным блеском на горле поверженного змея. Нанес Кадм чудовищу копьем своим еще один, на сей раз смертельный удар, затем выломал зубы и вернулся под открытое небо. Подыскав подходящую лужайку, он провел копьем несколько борозд во влажной почве и опустил в них выломанные змеиные зубы. Вскоре грозная рать выросла из-под земли. По слову Афины бросил Кадм в середину меднолатного войска заранее приготовленный тяжелый камень⁵. И началась между воинами, рожденными землей, смертельная битва. Один падал, сраженный мечом другого, и вот — пятеро их осталось. Тогда крикнул им Кадм: "Бросте мечи! Не лучше ли протянуть друг другу руки и стать товарищами, чем без всякого смысла расставаться с жизнью. Мне предопределено судьбой основать на этой земле город. Помогите же мне, если вы действительно сыновья этой земли!". Подали воины руки друг другу и решили, созвав поселян из ближайшей округи, заложить на холме город.
Заручившись помощью новых товарищей, Кадм вернулся в пещеру, — захотелось ему узнать, что за тяжкие вздохи доносились из глубины пещеры. Перешагул он через тело поверженного чудовища и в полумраке увидел деву неземной красоты. Бросилась она к герою и спросила: "Кто ты, бесстрашный воин, освободивший меня от власти страшного змея?" "Я — сын царя Агенора. Кадм мое имя." "А я — Гармония, дочь бога войны Ареса и богини любви Афродиты. Хочешь, я, в благодарность за свое освобождение, стану тебе женой?" "Кто не хотел бы породниться с богами Олимпа, — ответил Кадм, — покуда жив, буду тебе верным супругом."
И тут случилось великое чудо: разверзлась небесная твердь, исполинская лестница спустилась на землю, и по ней стали спускаться небожители. Впереди всех шел владыка Олимпа Зевс с Герой, своей божественной супругой, за ним Посейдон с Амфитритой, Деметра с дочерью Корой, Гефест — искусный бог-кузнец и много других. Они окружили Ареса и Афродиту, родителей освобожденной Гарамонии. "Слава тебе, Кадм, сказал Зевс, — своим подвигом ты обрел себе прекраснейшую невесту в мире. Мы все пришли отпраздновать твою свадьбу". Вмиг появились столы, заставленные чудесными явствами. Пригласили к столам и тех пятерых рожденных землей воинов, уцелевших в братоубийственной битве. Девять Муз и три Хариты спели свадебную песнь счастливой чете. Весело отпраздновали свадьбу, а когда она закончилась, отвели молодых во дворец, который воздвиг для них Гефест⁶.
И Кадм основал город на вершине холма и назвал его Кадмеей. Страна же, в которой Кадм обрел новую родину, получила название Беотия⁷.

Предостережение Афины

Много лет прожил Кадм с Гармонией в любви и согласии. Четырех дочерей, Семелу, Агаву, Автоною, Ино и сына Полидора подарила Гармония Кадму. Почти все его товарищи женились на местных нимфах и тоже стали отцами семей. Их потомков звали "спартами", что значит "посеянные". И все были бы счастливы, если бы не тот волшебный блеск, который видел Кадм на шее поверженного им змея.
Однажды Кадм, вспоминая прошлое, расказал супруге о том чудесном сиянии, которое он видел в пещере чудовища. "Может это какое-нибудь украшение? — сказала Гармония, — иди, и принеси его мне".
Отправился Кадм к давно забытой пещере. Вспоминал он тот день, когда впервые вступил на землю этой страны, вспоминал своих товарищей, погубленных змеем. И вдруг тот же голос, что слышал он много лет назад, раздался с неба:

"Вернись, Кадм! Не ходи в пещеру! Золотое ожерелье о семи самоцветах сверкало на шее поверженного тобой змея. Не трогай его. На что людям золото? На что драгоценные камни? Мать-земля добра к вам, смертным. Она рождает все плоды, в которых вы нуждаетесь. А свои сокровища она скрыла и оберегает их в своей заповедной глубине. Я предупреждала тебя, чтобы ты не возвращался в пещеру. Оставь ожерелье змею, порожденью земли! Оно проклято его последним дыханьем и внесет несчастье в твой дом."

Смолк голос богини Афины, и снова, как в первый раз, только шепот донесся с далеких небес: "Я сказала даже больше, чем все"...
Призадумался Кадм: уже готов был он повернуть назад, да подумал, что Гармония будет недовольна тем, что он вернулся с пустыми руками, и решительно зашагал к пещере.
Там, у самого входа, белели полуистлевшие кости убитого змея. Он точно смеялся своими беззубыми челюстями, прижимая к земле свое золото. Кадму стоило большого труда освободить сокровище из-под его исполинской пасти. И показалось Кадму, что прошипел змей проклятье на отнимаемый у него клад.
Золото, — а это было роскошное ожерелье, украшенное семью драгоценными камнями, — досталось Кадму. Но не рад он был своему богатству. Недоброе чуяло его сердце. И действительно, плачем встретили Кадма домочадцы: погиб на охоте, его единственный сын, Полидор, убитый клыком свирепого вепря.
Не обрадовалась и Гармония прекрасному ожерелью: "Мне теперь не до украшений", — сказала она. И, подойдя к своей старшей дочери Семеле, надела драгоценность на ее шею. Захлопала в ладоши Семела. "Вот будет теперь любоваться на меня Зевс, когда увидит на своей избраннице такую красоту!" — подумала она.

Семела

Когда опустилась на землю ночь и Семела стала готовиться ко сну, в дверь ее опочивальни кто-то постучал. Открыла она дверь и видит — перед ней ее старая нянька, уже давно живущая в сельской округе. Обрадовалась ей Семела и первым делом показала свое новое украшение. Улыбнулась нянька и сказала: "Хороша-то ты хороша, да жаль, что все еще не замужем. "Не надо мне никакого мужа!" — ответила Семела. И рассказала, что каждую ночь к ней спускается с небесных высот сам Зевс в образе прекрасного юноши и любит ее больше, чем свою божественную супругу, владычицу Олимпа Геру. Снова улыбнулась старая нянька: "Хорошо, коли правда, — сказала она, — а что, если юноша этот простой смертный, если обманывает он тебя, выдавая себя за Зевса? Послушай моего совета: когда придет он к тебе снова, возьми с него клятву, что исполнит он любое твое желание — а затем потребуй, чтобы предстал он пред тобой во всем божественном величье". Задумалась Семела, обидным показалось ей, что никогда Зевс не являлся к ней в облике олимпийского бога.
Не знала она, что не старая няня приходила к ней, а сама Гера, решившая погубить земную избранницу своего небесного супруга. Неласково встретила Семела своего возлюбленного, когда глубокой ночью появился он в ее опочивальне. "Зачем так нахмурилась? Или чем недовольна?" — спросил Зевс. "Да, недовольна, — ответила Семела. "Скажи чем, и я исполню любое твое желание!" Только этого и надо было Семеле: "Предстань передо мной таким, каким видит тебя супруга твоя, Гера!" Вздрогнул Зевс: "Несчастная! Возьми назад свою неразумную просьбу!" Но Семела настаивала на своем.
Тотчас заволокло ночное небо грозовыми тучами, неистовый ураган поднялся над Кадмеей. Вдруг раздался оглушительный удар грома, озарилось все небо пламенем, и увидела Семела того, кого любила, в одеянии из сверкающих молний. В одно мгновенье опалило ее небесное пламя, и рассыпалось тело несчастной горячим пеплом. А у ног Зевса лежал младенец — их до срока родившийся сын. Поднял его владыка Олимпа и исчез, оставляя дворец Кадма добычей всепожирающего пламени.
Успели спастись от огня и Кадм, и Гармония, и треое их дочерей. Догорел дворец и обрушился. Кадму так и не удалось найти останки своей старшей дочери. "Не печалься, супруг мой, — сказала Гармония убитому горем Кадму, — дочь наша была удостоена священным прикосновением молнии Зевса". Агава же возразила матери: "Сестра моя, Семела, была наказана Зевсом, за то, что похвалялась, будто бы он удостоил ее супружеским общением". На самом деле Агава была рада смерти своей старшей сестры. Теперь, думала она, престол перейдет к ее сыну Пентею. Правда, вскоре после смерти Полидора у его вдовы тоже родился сын, но он был хромым и царем быть не мог. Как наследница своей сестры, Агава взяла себе и ее золотое ожерелье, найденное в пепле сгоревшего дворца, не подозревая, что она вместе с ним переносит на себя проклятье убитого Кадмом змея.

Прорицатель Тиресий

Мужем Агавы был Эхион, один из пяти "спартов". Другой же землерожденный, Удей, женился на нимфе Харикло. Она была любимицей Афины и богиня всюду брала ее с собой. И вот случилось однажды, что молодой сын Удея, Тиресий, в жаркий летний день охотился в лесах Киферона, недалеко от Кадмеи. Преследуя зверя, он поднялся на холм, с которого открывался вид на прекрасную зеленую долину с прозрачным озером посредине. А в озере, как раз в это время, купалась его мать Харикло, а с ней — богиня. Не выдержали глаза смертного вида божественной красоты нагой Афины, — ослеп Тиресий. Долго Харикло умоляла богиню вернуть сыну зрение. Но нельзя было помочь горю, и, чтобы утешить свою подругу, наградила Паллада ее сына долгою жизнью и даром провиденья. Стал Тиресий первым пророком, которого узнала Эллада. Открылся ему смысл голосов природы и неисповедимая Зевсова воля. Поведал он людям и о тайне брака Кадма и Гармонии: вырвав людей из-под власти древних законов, вступил Зевс в разлад с Геей-Землей, и, ради великого примирения с праматерью всего сущего, породил нового бога — Диониса, в жилах которого смешалась кровь дочери Кадма, смертной Семелы, и божественный ихор олимпийских богов. Так проповедывал Тиресий: перенесен был младенец Дионис из пылающего дворца Кадма на священную Зевсову Гору, и вскормлен там нимфами, а теперь возвращается он в город своей матери и несет людям драгоценный дар — свои таинства, а с ними и мир с Матерью-Землей. Кликнет он клич, и сойдутся на священные поляны почитающие его, чтобы там, хоть несколько дней, жить по законам Матери-Земли. Охватит их неистовый восторг, и снизойдет на них благодать от Бога-Примирителя. Одетые в оленьи шкуры, с тирсом вместо меча, вновь вернутся люди в лоно природы. А кормить и поить их будет сама Земля, даруя им молоко, мед, вино, где и сколько они пожелают...

Менады

Не один год ждали люди прихода нового бога на землю Беотии. Состарился Кадм, сгорбился, поседели его виски. Устал он от власти и передал фиванский трон внуку своему Пентею. Воссел Пентей на престол своего деда, а рядом с ним, как бы в сане царицы, сидела его мать, гордая Агава. И вот прошел слух, что совсем близко Дионис — божественный сын Зевса и Семелы. Только Агава продолжала твердить, что никакого бога Диониса нет, что Семела выдумала историю о своей любви с Зевсом. Тогда Дионис сам решился вступиться за свою мать и за себя. Приняв облик молодого пророка, он прикосновением тирса привел в исступление Агаву, ее сестер и всех женщин Кадмеи. С дикими криками умчались они в леса Киферона и стали менадами — неистовыми прислужницами нового бога.

Ино в изгнании

В дни своей молодости пленил Афамант, своей красотой бессмертную богиню облаков Нефелу. Вошла Нефела в его дворец, да так в нем и осталась. Но не могут странницы-тучи вечно жить на одном месте. И, однажды, взошла Нефела на высокий утес и уплыла в синеву неба. Оставила богиня смертному Афаманту двоих детей — Фрикса и Геллу.
Недолго скучал Афамант без Нефелы, и предложил дочери Кадма Ино стать его женой. Хоть не была она богиней, а все же приходилась внучкой самому Зевсу! Согласилась Ино стать женой Афаманта, — ведь после киферонского преступления была она вечной изгнанницей. И все было бы ладно, да невзлюбила Ино детей Нефелы. А когда сама она стала матерью двух сыновей — Леарха и Меликерта — стократ усилилась ее ненависть.
Решила Ино сжить со света и Фрикса и Гелулу. Но как? Любят подданные царя Афаманта молодого царевича Фрикса, видят в нем будущего царя Орхомена, души не чают в приветливой Гелле. И вот, не иначе, как Аластор, дух гибели дома Кадмидов, подсказал ей греховную мысль. Тайно прожарила она общественное зерно, предназначенное для посева, и когда пришла весна, отдала народу из царских амбаров мертвые, невсхожие семена.
И не заколосилась нива на полях Орхомена. Заволновались люди: "Голод грозит нам и детям нашим! Спросим у Аполлона о причине божьего гнева!" Только этого и нужно было царице. Подкупила она гонцов к оракулу в Дельфах. Принесли гонцы такой ответ: "Божий гнев прекратится, как только вы принесете в жертву Фрикса и Геллу". Нельзя ослушаться слова Аполлона. В ближайшее полнолуние должен был свершиться кровавый обряд. Но Нефела спасла своих детей от смерти на алтаре. Прислала она златорунного барана, и унес он ее детей за синее море⁸.
Успокоилась Ино: "Теперь мои дети — думала она, — унаследуют власть над Орхоменом". Наверное, оно бы так и случилось, да снова от подножия Парнаса раздался клич Диониса, зовущий менад на лесные поляны. Уступила Ино соблазну неистовых плясок, пошла на Парнас, — и не вернулась.
Стал народ смеяться над своим царем: "Вот и еще одна жена сбежала от нашего Афаманта! Скоро очередная царица появится в его дворце!" И правда, быстро нашлась замена сбежавшей Ино. То была Фемисто. Никто не знал, откуда она появилась во дворце Афаманта. "Ну и царь у нас! — говорили жители Орхомена. Сначала был женат на богине, потом на смертной, но хоть царского рода, а теперь нашел жену без роду и племени!" Была Фемисто не добрее своей предшественницы, но далеко не так умна. Когда у нее родились от Афаманта свои дети, возненавидела она своих пасынков, как Ино — детей Нефелы. Хотела Фемисто сжить их со света, да не знала, как это сделать.
Вот пришла однажды во дворец странница. В рубище была она одета и тяжело опиралась на посох, но бледное лицо ее сохраняло следы былой красоты. Подошла она к царю и спросила: "Узнаешь ли ты меня, Афамант?" В ужасе отпрянул царь: "Ино! Ты ли это? И как тебя отпустила царица теней?" "Жива я, жива, супруг мой, — ответила Ино, только и правда стала похожа на тень". Рассказала последняя из оставшихся в живых дочерей Кадма, как стала менадой, как схватили ее разбойники и продали в рабство, и как ей удалось бежать. "И вот, — я вернулась. Не гони меня. Рабой я была там, рабой буду и здесь. Скажи своей новой царице, что ты купил меня у случайного работорговца". Так закончила свой рассказ Ино.
Исполнил Афамант ее просьбу. Фемисто сначала не обратила внимания на новую рабу, но скоро и шагу без нее обойтись не могла. Как-то ночью, отходя ко сну, поведала Фемисто любимой рабыне свое сокровенное желание — извести своих пасынков. Улыбнулась Ино и сказала: "Нет ничего проще! Зарежь их, а трупы я брошу в старый колодец". — "А царь?" — спросила Фемисто. — "А что, царь? Он стар и глуп. Скажи, что они бежали на златорунном баране, ведь это здесь уже случалось".
На следующую ночь Ино пришла в опочивальню царицы. "Слушай, — начала она, подавая Фемисто остро отточенный нож, — ты знаешь, где постели твоих детей, и где постели пасынков. Чтобы ты не могла ошибиться, я покрыла твоих детей белой, а пасынков черной овечьей шкурой. Иди и убей их, а я сделаю все остальное". Взяла царица нож и вошла в детскую. Проводила ее Ино насмешливой улыбкой: укладывая, накрыла она своих детей белой шкурой, а детей Фемисто — черной. Встала она у дверей и стала прислушиваться. Но ни хрипа, ни стона не слышно...
Тогда схватила Ино факел, вбежала в детскую, и увидела: лежит Фемисто с перерезанным горлом у постелей детей своих, а на постелях — тела ее сыновей с сердцами, пронзенными рукою собственной матери.
Народ равнодушно отнесся к происшедшему: ну что ж, царица в безумии убила своих детей и покончила с собой, — ее никто не любил и не жалел. А Ино, после всего случившегося, только закроет глаза, — тотчас видит в багровом свете факела мертвые тела двух невинных детей. "О, если бы я могла, как прежде, жить в доме Афаманта, ничего не совершив из содеянного мной…" — шептала она, и сама удивлялась, что за тяжесть, что за мучительная сила поселилась в ее душе? Не знала Ино, что сила эта зовется раскаянием. Не хотелось ей ни богатства, ни почестей, а только одного — искупления.
И Афаманта стало тяготить общество прежней жены, как будто он подозревал, что она повинна в смерти его младших детей. Дни напролет, устремив взгляд в пустоту, просиживал Афамант в самом дальнем углу своего дворца, или, рыча от гнева, бродил по дворцовому саду. Ино старалась не встречаться со своим бывшим мужем, запиралась на своей половине, прижимала к себе детей своих и молила богов: "Меня карайте, владыки Олимпа, меня, но не их!"
Однажды, когда вывела Ино детей погулять по аллеям дворцового сада, ей показалось, что кто-то притаился в кустах. Быстро взяла она на руки маленького Меликерта и, сказав старшему Леарху, чтобы он следовал за ней, стала уходить. Но было уже поздно. Притаившийся — это был Афамант, — потрясая мечом, с безумным рычаньем бросился к ним. "Львица! — крикнул он. — Львица! Давай сюда своих львят!" Настиг он Леарха — и вонзил в него свой меч. А Ино с Меликертом на руках бросилась бежать. Страшная опасность удесятерила ее силы. Бежала она, бежала, чувствуя за собой неустанную погоню. Вот уже не повинуются ей ноги, уже кровавый туман застилает ей глаза. Вдруг пахнуло свежим морским ветром, — стоит Ино на вершине утеса, а далеко внизу — белая пена прибоя. Еще один шаг — и полетела она, прижимая к груди младенца Меликерта, в бушующую морскую пучину.

Левкофея — белая богиня

В прозрачном дворце Посейдона, глубоко под поверхностью моря, пируют бессмертные обитатели древней стихии. На высоком престоле сам Посейдон, владыка трезубца. С ним его божественная супруга Амфитрита, а рядом с ней, с ребенком на руках, — новая богиня морей. Ослепительно сверкают ее белые одежды, венок из водорослей осеняет ее светлое лицо, и счастливая улыбка трогает ее губы. Подносит она своему сыну кубок нектара, напитка бессмертных. И глаза Посейдона, часто гневные, смотрят на мать с младенцем с добротой и участием. "Радуйся, — говорит он ей, — ты теперь не Ино, а Левкофея — белая богиня! Радуйся и ты, малыш. Ты уже не Меликерт, а Палемон — дитя-питомец шаловливых волн! Очищающая сила раскаяния коснулась грешной души той, которая была когда-то смертной дочерью Кадма, и за это ты, Левкофея, принята в обитель, где нет ни греха, ни страдания. Подругой нереид ты со своим сыном будешь приходить на помощь гибнущим в море, и благодарные люди будут чтить вас. Пока Эллада будет оставаться Элладой, имя ваше не будет забыто у ее сынов!"

Актеон

А в это время дворец Кадма постигло новое несчастье: не достигнув зрелых лет, погиб внук Кадма, — надежда престола, сын Автонои, Актеон. Вот как это случилось.
Когда Автоноя вышла замуж, и у нее родился сын, отдали новорожденного на воспитание самому мудрому из кентавров — Хирону, обитавшему в заповедных киферонских дебрях. По тому, наверно, вырос Актеон страстным охотником. Как-то в один знойный день отправился он на охоту и, в поисках дичи, забрел в долину посвященную Артемиде. Через эту долину, из прохладного грота, струился прозрачный ручей. Любила Артемида приходить в этот грот со своими спутницами, чтобы отдохнуть после охоты и освежиться в прохладной воде. И в этот жаркий полдень она находилась здесь. Одна из нимф держала лук Артемиды, другая — одежды богини, входящей в струи ручья.
Надо же случиться такому! Вошел в этот грот в поисках прохлады юный Актеон, и — увидел богиню. Вскрикнули нимфы, обступили Артемиду, чтобы скрыть ее от взора юноши. Покрылось лицо богини-охотницы стыдливым румянцем, а сердце наполнилось гневом. Жестоким было ее наказанье. Набрала Артемида в ладони воды, плеснула в Актеона и сказала: "А теперь иди и хвастайся, что видел меня обнаженной, если, конечно, сможешь!" Угроза богини исполнилась тут же. Едва капли воды коснулись его головы, — выросли на ней оленьи рога, руки и ноги превратились в копыта, а тело покрылось шерстью. Превратился юноша в стройного оленя. В испуге выскочил он из грота и быстрыми прыжками скрылся в лесу. Сам удивился Актеон тому, как несут его ноги, словно не касаются земли, а когда понял, что с ним случилось, хотел вскрикнуть, но уже лишился человеческого голоса.
Но разум Актеона остался человеческим. Стал он думать, что делать ему дальше, — скрыться в чаще или бежать домой. Раздумья его прервал громкий лай собак. Учуяв оленя, неистово лая, бросилась свора охотничьих псов, на своего бывшего хозяина и в миг растерзала⁹.

Долго слуги Кадма искали по всем окрестым леса Актеона, но так и не нашли его. Только мудрый Хирон догадался, что случилось с несчастным юношей. Уединившись в своей пещере, он изваял статую своего ученика. Статуя была так похожа на Актеона, что даже псы радостно залаяли, словно увидели вновь своего хозяина, руки и ноги его лизали они, будто живому.

Утраченный престол

Потеряв всех своих детей и любимого внука, Кадм и Гармония покинули Кадмею, — слишком много горя выпало в этом городе на их долю. Никто не знал, где нашли приют царственные супруги. Говорили, что боги перенесли их на Острова Блаженных, что продолжают они жить там без забот и горя. Другие же говорили, что они обратились в змей. Как-то, уставшие от бесконечной дороги, присели супруги отдохнуть в тени вековой оливы и стали вспоминать прошлое. "Нельзя было убивать змея, посвященного богам, — сказал Кадм жене. — Нельзя было сеять его зубы. Ничего, кроме зла из них и немогло вырасти. Если бы только этим можно было бы умерить гнев богов, если бы только я знал, что несчастья, преследующие род мой прекратятся, я бы сам согласился превратиться в змея".
Едва только он это произнес, как тело его вытянулось, покрылось чешуей, только руки и лицо его еще оставались человеческими. Протянул руки Кадм к супруге своей, попросил ее: "Прикоснись ко мне в последний раз, пока хоть что-то еще во мне осталось от человека!" Но язык у него уже раздвоился, превратившись в змеиное жало, и, вместо слов, послышалось только шипенье.
Стала умолять Гармония, чтобы боги и ей послали участь любимого мужа. Исполнили боги ее просьбу. Вскоре два змея поползли к ближайщей роще, чтобы укрыться в ней. Никого и никогда не обидели эти змеи, никому не принесли вреда. Но и по сей день тяготеет древнее проклятье: страшатся люди змей и убивают их всегда и везде.

Антиопа

Опустел дворец Кадма. Правда, в одной из комнат дворца продолжал жить внук Кадма, сын погибшего Полидора, Лабдак. Но был он увечен телом и немощен духом, и хоть имел малютку сына по имени Лаий, не управлял страной, не заботился о сохранении престола.
Этим воспользовались два брата, Лик и Никтей из небольшого беотийского города Эвбеи. Пришли они в Фивы и завладели городом. Лик обосновался в Кадмее, а Никтей взял себе землю у подножия Киферона.
Но и они не нашли счастья на беотийской земле. Никтей вскоре умер, а перед смертью проклял он свою дочь Антиопу¹⁰, ушедшую с шумной толпой менад славить нового бога Диониса. В одну из ночей дионисийского ликования сам Зевс пленился красотой дочери Никтея и увел ее в уединенную пастушью хижину. Целый год прожили они в этой хижине, как муж и жена. Волшебным сном показалось Антиопе это время. Но сон кончился, и покинул ее Зевс, оставив с двумя младенцами-близнецами. Отчаяние овладело Антиопой. Бросила она своих детей на голодную смерть, и вернулась домой. Тут узнала беглянка, что отец ее, умирая, отдал власть в Кадмее Лику и поручил ему жестоко наказать свою беглую дочь.
Отдал Лик Антиопу в рабское служение жене своей, Дирке. Невзлюбила Дирка Антиопу, была с ней жестока, принуждала к тяжелой работе. Двадцатью годами страданий и унижений заплатила несчастная дочь Никтея за свое мимолетное счастье в пастушьей хижине. От непосильной работы увяла ее красота, седыми стали волосы от постоянных унижений. И решила Антиопа бежать туда, где была так счастлива когда-то. Безлунной ночью выбралась она из своей убогой каморки и быстрее ветра побежала на Киферон, через рощи, поляны, туда к заветной хижине.
Вот уже солнце взошло, роса просохла, и увидела Антиопа знакомую хижину. Двое юношей, один — пастух, другой — охотник встретили ее на пороге. Рассказала им несчастная про свои злоключения и попросила убежища. "Нет, — ответили юноши, — не можем мы дать приют беглой рабыни. Не нарушим мы предписаний закона. Возвращайся к своей госпоже".
Вдруг ворвалась в хижину погоня, а во главе — мучительница Дирка. "Вот ты где! — закричала она. — Жизнью своей заплатишь ты за свой побег!" Приказала жестокая супруга Лика найти дикого быка и привязать к его рогам несчастную Антиопу. Тщетно уговаривала одна из подруг Дирки, нимфа по имени Фива, пощадить Антиопу. Глуха осталась к ее мольбам царица.
Тогда бросилась Фива искать помощи. Видит — навстречу ей старый пастух. Рассказала ему нимфа обо всем. Выслушал старик и вздрогнул, пораженный страшной догадкой. "Скорей, — говорит, — веди меня к ним, пока еще не поздно!" Когда они подбежали к хижине, юноши уже привязывали Антиопу к рогам быка. "Амфион! Зет! — закричал им старик. — Что вы делаете! Вы собираетесь казнить родную мать!" Удивились юноши: "Разве не ты наш отец? И не твоя покойная жена наша мать?"
И рассказал им старик все: как нашел их в покинутой хижине, как догадался, что они царской крови. В ужас пришли оба юноши: ведь едва они не стали матереубийцами! А ужас перешел в ярость. Бросились они к Дирке и привязали ее к рогам быка.

Понесся дикий бык по буреломам Киферона. Все слабее становились крики жертвы и, наконец, умолкли совсем. Приняла Дирка ту смерть, какую приготовила Антиопе.
А царь Лик, узнав о казни своей жены, повелел схватить Зета и Амфиона и умертвить их. Но Зевс не допустил нового кровопролития. Спустился на землю с заоблачных высот Олимпа Гермес — крылатый вестник богов и передал волю громовержца: не надо новой крови; пусть останки растерзанной царицы будут брошены в родник у пещеры убитого Кадмом змея; пусть зовется на все времена этот родник родником Дирки; пусть вернется Лик в свою родную Эвбею, а власть над Фивами передаст Амфиону и Зету.
Да видно проклята была эта земля. Всех, кто владел престолом Кадмеи, постигала злая судьба. Керы — демоны бед человеческих, ждали своего часа, чтобы обрушить несчастья на близнецов-братьев.
После того, как Лик покинул Кадмею и вернулся на Эвбею, братья поделили власть: Амфион царствовал в мирное время, а Зет, когда начиналась война. Первым делом взялись они за возведение новых крепостных стен вокруг города, выросшего вокруг Кадмеи. Быстро выросли стены, не понадобились для их строительства ни каменщиков, ни плотников. Играл Амфион на лире, которую подарил ему Гермес, — и камни сами ложились, куда надо, сосны срывались со своих корней, смыкались брусьями — и вставали несокрушимые ворота. Семь таких ворот, по числу струн своей волшебной лиры, возвел Амфион. В честь нимфы Фивы, спасительницы Антиопы, стали город называть Фивами, а по числу ворот "семивратным". За крепостью же сохранили старое название — Кадмея.

Ниоба

Подумали братья и о невестах. Зет женился на Фиве, а Амфион на Ниобе, дочери царя Тантала. Не хотела Ниоба, идти замуж за царя, не по праву рожденья владевшего фиванским престолом. Но когда подарил ей Амфион ожерелье Гармонии, — согласилась, ибо не было подобной драгоценности даже в сокровищнице ее отца. Одела Ниоба ожерелье и показалась себе вдвое прекраснее.
Шли годы. Семь сыновей и семь дочерей подарила Амфиону Ниоба¹¹. Так гордилась она своими детьми, что, однажды, прилюдно сказала: "Стоит ли воздвигать алтари и приносить жертвы матери Аполлона и Артемиде. Хоть их мать Лето и титанида, да только двух детей родила. Уж если кому, то мне их надо воздвигать, мне — родившей четырнадцать!". Услышав эти слова, Манто, дочь прорицателя Тиресия, посоветовала фиванским женщинам тотчас умилостивить Лето и ее детей, для чего воскурить благовония и украсить головы лавровыми венками. Но было поздно. Аполлон, посланный оскорбленной титанидой, уже пускал смертоносные стрелы в сыновей Ниобы. За несколько мгновений были они перебиты все, и у каждого в груди торчала золотая стрела. Когда принесли бездыханные тела в покои царицы, вновь гордая улыбка заиграла на бледных губах Ниобы. "О, не ликуй, жестокая титанида! — крикнула она, угрожающе подняв правую руку к небесам. — Я все равно славнее тебя! Я — еще мать семерых дочерей!"
Только прозвучали слова царицы, как в зловещей тишине просвистела новая стрела — стрела Артемиды. И мертвой упала рядом с убитыми братьями одна из дочерей Ниобы, а за ней вторая, третья… шестая. Прикрыла Ниоба плащом свою последнюю, младшую дочь. "О, пощади! — взмолилась она, — не отнимай у меня хоть эту, меньшую!" Но сверкнула очередная золотая стрела, и не стало детей у Ниобы. Склонившись над бездыханными телами, застыла в немом горе царица. Застыл и Амфион, когда увидел, что случилось в его доме, и в этот же день умер, то ли от горя, то ли и его поразила золотая стрела Аполлона¹².

Девять дней оплакивала своих детей Ниоба. Никто из фиванцев не решался войти во дворец, превратившийся в настоящее царство смерти. И снова, как в дни славного подвига Кадма, раскрылись небеса, снова спустились на землю боги. Сами Олимпийцы предали земле тела погибших. А Ниобу, ту, которая своим греховным высокомерием погубила детей своих, Зефир, западный ветер, обхватил своими крыльями и унес в за море, в далекую Лидию. Там и поныне стоит она каменным изваянием, и каждый год, в начале лета, камень этот источает обильные слезы.

Пророчество

После гибели Амфиона вновь опустел царский престол. Тогда вернулся из изгнания сын хромого Лабдака, правнук Кадма, по имени Лаий и народ признал его фиванским царем. Но нужна была царству и царица. Выбрал Лаий себе в жены фиванку знатного рода — Иокасту. Перед свадьбой он обратился к оракулу в Дельфах с вопросом, будет ли его брак счастливым? Вот что ответил оракул: "Да, если ты не родишь себе наследника". В ужас пришел Лаий от такого ответа: зачем ему царство, если он не сможет оставить его своим потомкам?
Не давали в те времена оракулы ложных пророчеств, и много лет оставался царь Фив бездетным. Но однажды Иокаста объявила ему, что родится у нее ребенок. Снова отправил Лаий гонцов в Дельфы и получил такой ответ: "если у тебя родится сын, — он станет твоим убийцей, и весь твой дом погибнет в крови".
Когда в положенный срок разрешилась Иокаста от бремени, отдал царь Лаий новорожденного своему пастуху, Форбанту, и повелел бросить младенца в чащобах Киферона на съедение дикому зверю¹³.

Эти чащобы отделяли тогда фиванскую землю от соседней, коринфской, поэтому здесь часто встречались фиванские и коринфские пастухи, ищущие заблудившихся коров. Один из пастухов коринфского царя Полиба, по имени Эвфорб, повстречал здесь Форбанта и, увидев у него на руках младенца, попросил отдать малютку ему. Исполнил его просьбу Форбант, — жаль было ему маленького царевича. Чем ему погибать, подумал он, пусть лучше растет коринфским пастухом.
Но не для себя выпросил Форбант обреченного на гибель младенца. Знал он, что у царицы Коринфа Меропы¹⁴ недавно родился мертвый ребенок, и отнес малыша царской чете. Охотно принял владыка Коринфа новорожденное дитя, а Меропа сказала: "Пусть мойры отняли у меня моего первенца, но взамен подарили другого. Пусть растет он царевичем, сыном Полиба. Поклянемся же водами Стикса, что только трое: я, супруг мой, и ты, пастух, будут знать тайну рожденья этого младенца".
Так и вырос сын Лаия под именем Эдип¹⁵ во дворце царя Полиба как законный наследник коринфского престола. Только тайну его рождения не удалось скрыть. Пастух ли проболтался, а может Полиб или Меропа когда-то сказали лишнего, только стали поговаривать, что Эдип — подкидыш. Узнал однажды молодой царевич, как оскорбительно называют его люди. Отправился он к родителям и прямо спросил их, сын он им или нет. Те успокоили его, да и любовь царственных супругов к нему была так велика и так очевидна, что грешно было даже думать, что он безродный подкидыш. Но сплетня продолжала ходить в народе. Чтобы умолкла навсегда эта сплетня, отправился Эдип к дельфийским жрецам испросить — сын ли он коринфского царя?
И, перед лицом Аполлона, вот что услышал Эдип: "Ты убьешь своего отца и станешь мужем своей матери". Ужаснулся он: как, он убьет Полиба, осквернит нечестивым браком Меропу? Нет, уж лучше никогда не возвращаться в Коринф! Погруженный в свои невеселые думы, побрел Эдип, куда глаза глядят.
Много дорог исходил Эдип, пока не привела его судьба в Беотию. И здесь повстречал он на распутье двух дорог колесницу. Ехал в той колеснице седой старик в богатой одежде, а с ним пятеро слуг. "Убирайся с дороги, бродяга!" — закричали ему с колесницы. Разгевался Эдип: подкидышем был, стал бродягой! Посохом своим ударил он сначала возницу, потом старика. Тут набросились на него слуги, но силен и ловок был Эдип, — в ярости убил он старика и четырех его слуг, а пятый сбежал от расправы.

Загадка Сфинкса

В те времена кровавые стычки не были редкостью на больших дорогах. И для Эдипа расправа на распутье была не единственной. Скоро забыл он о ней вовсе. Все дальше на восток шел Эдип и пришел в семивратые Фивы. Смятение и горе застал он в Фивах: редкая семья не оплакивала здесь потери мужа или сына. Спросил Эдип, что за несчастье обрушилось на город? Рассказали ему, что неподалеку от города, на крутой скале, появилось чудовище Сфинкс¹⁶ — крылатая дева-львица. Каждый день похищает она кого-нибудь из жителей, уносит на скалу и там убивает всех, кто не может разгадать ее загадку. Удивился Эдип: "А где же ваш царь? Почему не истребит он это чудовище?" Ответили ему фиванцы, что царь их погиб в схватке с шайкой разбойников, а городом правит Креонт, брат царицы Иокасты¹⁷, и что обещал он руку царственной вдовы тому, кто освободит город от ужасной напасти.
Задумался Эдип: на родину ему все равно нельзя возвращаться, не попытать ли счастья здесь? Пошел он на гору прямо к логову чудовища. Видит — сидит на скале львица с двумя крылами и лицом чудной красоты женщины. Заговорила она человеческим голосом: "Что, разгадать загадку мою пришел? Ну, слушай же...

Есть существо на земле: и двуногим и четвероногим Может являться оно и трехногим, храня свое имя, Нет ему равного в этом во всех животворных стихиях. Все же заметь: чем больше опор его тело находит, Тем в его собственных членах слабее движения сила".

Не долго размышлял Эдип и ответил:

"Внемли на гибель себе злоименная смерти певица, Голосу речи моей, козней пределу твоих. То существо — ЧЕЛОВЕК. Бессловесный и слабый младенец Четвероногим ползает в первом году на земле. Дни неудержно текут, крепнет тело младое; Вот уж двуногим идет поступью твердою он. Далее старость приспеет, берет он третью опору — Посох надежный — и им стан свой поникший крепит".

Слушала Сфинкс Эдипа, и по мере того как он говорил, ее очи гасли, мертвенная бледность покрывала лицо, опускались крылья, и вот бездыханной она скатилась в пропасть.
Так Фивы были освобождены от страшной девы-львицы. Народ с восторгом приветствовал своего спасителя. Отвели Эдипа во дворец к Креонту и царице Иокасте. Конечно, была Иокаста не первой молодости, но дочери "спартов" не скоро старились, долго не увядала их красота. С радостью согласилась Иокаста отдать свою руку молодому герою. Скоро и пышную свадьбу сыграли. Так стал Эдип фиванским царем.

Царь Эдип

Ничего не сказала мужу Иокаста о своем первом ребенке. Навсегда хотела она сохранить эту грустную тайну, но постоянно думала о своем первенце. А когда боги послали супругам дочь, дала ей Иокаста загадочное для всех имя — Антигона, что значит "рожденная взамен". Вторую дочь Эдип назвал в честь реки своей новой родины Исменой, а двух родившихся один за другим сыновей назвали Полинком и Этеоклом.
Казалось, ничто не угрожало царскому дому. И вдруг обрушились на страну неслыханные бедствия: земля стала твердой, как камень, посеянное зерно не давало всходов, дети рождались мертвыми и, в довершение всех несчастий, разразилась в Фивах чума. А чума у эллинов считалась карой Аполлона, таинственным действием его невидимых стрел. Отправил Эдип Креонта в Дельфы, чтобы тот узнал, в чем причина гнева лучезарного бога и какими обрядами можно умилостивить его гнев. Никаких обрядов не потребовал бог, только устами Пифии передал свою волю: "смертью или изгнаньем должны покарать жители Фив семивратных убийцу старого Лаия".
Как только Креонт передал Эдипу слово Аполлона, созвал царь всех, кто мог хоть что-нибудь знать о гибели прежнего повелителя Фив. Но никто ничего нового так и не сказал: все твердили, что убит был старый Лаий целой шайкой разбойников. Тогда вспомнили, — живет в Фивах уже седьмой жизнью мудрый прорицатель Тиресий, — нужно послать за ним. Привели Тиресия во дворец. Долго молчал старый прорицатель, а потом сказал: "Мне ведомо имя убийцы. Но его я не открою, чтоб не навлечь новых несчастий на город и на тебя царь Эдип, и на всех потомков твоих"¹⁸.
Ушел Тиресий. А Эдип, потеряв покой и сон, бродил по дворцу. "Так кто же, кто же убийца?" — шептал он, как заклинание и смутное, тягостное чувство сжимало его сердце. Увидела Иокаста терзания своего мужа и с улыбкой сказала: "Как, ты еще веришь в предсказания?". И рассказала ему про оракул, данный некогда ее первому мужу, что будет он убит своим собственным сыном, рожденным ею. Что же? Исполнилось предсказание? Нет! Погиб несчастный ребенок в ущельях Киферона, брошенный на съеденье дикому зверю, а Лаия много позднее убила шайка разбойников у дельфийского распутья...
Вздрогнул Эдип, — вспомнил он грубый оклик возницы, кровавую стычку на фиванской дороге и старика в богатых одеждах, вспомнил и предсказанье, данное ему в Дельфах. Но ведь Лаия убила шайка разбойников, а он, Эдип, был одиноким путником. Но кто мог рассказать про эту шайку? Только тот из слуг Лаия, кто ушел живым от этих разбойников. Приказал Эдип отыскать того слугу, ведь имя его известно — Форбант!
В это время пришел вестник из Коринфа и сообщил, что царь коринфский умер от неизлечимой болезни. "Как от болезни? — закричал Эдип. — Умер Полиб, мой отец, которого по велению рока должен был убить я?! Из-за которого столько лет я провел на чужбине! Где вы вещанья богов?.." Ответил Эдипу вестник: "Знать важную тайну полезно, когда это не бывает опасно. Не сын ты Полибу, и Меропа тебе не мать. Я, Эвфорб, выпросил тебя у фиванского пастуха и принес царской чете, когда их ребенок родился мертвым. Они приняли тебя и воспитали, как родного сына".
Услышала эти слова Иокаста и поняла все: ее младенец, отданный Форбанту — это Эдип. Он — и сын Лаия и его убийца, он — и сын ее, и муж. Но пусть хоть Эдип ничего не узнает! Довольно того, что несчастна она. Ушла Иокаста в свои покои, открыла ларец, в котором хранились ее драгоценности. Вот ожерелье Гармонии, вот перстень, подаренный Лаием к свадьбе, вот пояс: он тонок и крепок, вот он то и нужен...
О том, что случилось далее вся Эллада рассказывала с ужасом. Когда Эдипу принесли уже остывшее тело Иокасты, сказал он: "Не ищите Форбанта, он больше не нужен. Богов обмануть нельзя. Наказан вечным изгнаньем будет виновник фиванских несчастий. Теперь я знаю имя его — Эдип". С этими словами острой застежкой пояса Иокасты выколол он свои глаза и в нищенских лохмотьях, опираясь на палку, в сопровождении одной из своих дочерей навсегда ушел из города.

Эдип в Колоне

Неминуемая скорая гибель постигла бы беспомощного Эдипа, если бы его дочь, сильная духом Антигона, не последовала за ним. Ведомый Антигоной, из страны в страну переходил несчастный Эдип. Бережно вела его дочь через горы и темные леса, деля с ним все невзгоды и опасности бесконечного пути.
После долгих скитаний пришли, наконец, Эдип и Антигона в Аттику. В зеленой лавровой роще на берегу серебристого ручья сел многострадальный Эдип на камень, а Антигона пошла разузнать, не пустит ли кто их на ночлег. Поселянин, проходивший мимо, рассказал слепому старцу, что тот находится в городе Колон, расположенном неподалеку от Афин, где правит знаменитый герой Тесей, а роща посвящена Эвменидам. Услышал это Эдип и стал просить поселянина, чтобы он послал кого-нибудь к Тесею и предал ему такие слова: "за недолгий приют я окажу великое благо славному граду, а также царю, что градом тем правит". Трудно было поверить, что слабый слепой старик может оказать помощь могучему царю Афин. Полный сомнений отправился поселянин в Колон, чтобы рассказать о слепом старце, что сидит в священной роще и обещает великое благо самому Тесею.
Эдип же, узнав где он находится, понял, что недалек его последний час и конец всем его страданиям. Давно уже предсказал ему Аполлон, что после долгих, полных невзгод скитаний умрет он в священной роще Великих богинь и что тот, кто даст ему последний приют получит великую награду, а те, кто изгонят его, будут жестоко наказаны богами.
Между тем жители Колона поспешили к священной роще, чтобы узнать, кто решился войти в нее, ведь сами граждане не осмеливались тревожить Великих Эвменид. Лишь услышал Эдип голоса горожан, стал их просить отвести его в глубь рощи. Возмутились колоняне, стали называть слепого старца осквернителем святыни. И назвал тогда Эдип свое имя. В ужас пришли жители Колона. Кто в Элладе не знал его страшной судьбы?! Кто не знал тех преступлений, невольным виновником которых был несчастный сын Лаия?! Нет, не могут они допустить, чтобы Эдип оставался здесь, страшаться они гнева Великих богинь! Попросил Эдип дождаться прихода Тесея — пусть царь решит, может ли он остаться здесь или должен быть изгнанным и отсюда.
Согласились граждане ждать прихода Тесея. Вот и Антигона вернулась, а Тесея все нет. Тут подъехала к роще колесница, но не царь Афин в той колеснице, а какая-то женщина. Бросилась она к ногам Эдипа и воскликнула: "Отец, несчастный мой отец! Наконец-то я вновь обнимаю тебя, наконец-то я снова вижу сестру Антигону!"
Исмена — это была она, вторая дочь гонимого слепца, который был когда-то фиванским царем. Обнял Эдип Исмену, теперь рядом с ним две его дочери. Но нерадостные вести принесла Исмена своему отцу: его младший сын, Этеокл, изгнал из Фив старшего брата, Полинка, и теперь идет старший на младшего с войском, чтобы либо завладеть престолом, либо пасть в бою. Рассказала также Исмена, что Дельфийский оракул предсказал победу тому из братьев, на чьей стороне будет их отец.
Не захотел Эдип быть на стороне ни того, ни другого сына. Разгневался он на своих сыновей за то, что они стремление к власти поставили выше мира на родной земле. "Нет,— сказал Эдип, помощи моей не получит ни Полинк, ни Этеокл. Я остаюсь здесь, и могила моя будет надежной защитой Афинам!"
Тут подъехал к роще Тесей со своей свитой. Он радушно приветствовал Эдипа и обещал ему кров и свою защиту. Знал царь Афин, как тяжела участь чужеземца, знал, как много невзгод выпадает на долю изгнанника.
Но был уже близок последний час Эдипа¹⁹. По ясному небу прокатился раскат грома и сверкнула молния. То было знамение Зевса.
Призвал Эдип к себе дочерей и сказал им: "Этот гром предвещает мне, что скоро сойду я в царство Аида". Затем обратился он к Тесею: "Властитель Афин! Я хочу умереть, исполнив то, что тебе обещал. Я сам отведу тебя к тому месту, где Танатос возьмет мою душу. Не открывай никому, где находится моя могила, она защитит твой город надежнее, чем тысячи щитов и копий. Храни эту тайну и только при своей кончине открой ее старшему сыну, а он пусть передаст ее своему наследнику. Пойдем же, Тесей, пойдемте, дочери мои. Теперь я, слепой, буду вашим поводырем, меня же поведут Гермес и Персефона". И повел их Эдип, словно зрячий, вглубь священной рощи. Здесь в последний раз он обнял своих дочерей и холодеющими губами прошептал: "Дети мои, с этого дня не будет у вас больше отца. Не будет больше лежать на вас тяжелый долг заботы обо мне". С громким плачем обняли Антигона и Исмена отца. Вдруг из глубины раздался таинственный голос: "Скорей, скорей, Эдип! Что же ты медлишь?" Услышав этот голос, вложил Эдип в руку Тесея руки своих дочерей и попросил быть их верным защитником. Поклялся царь Афин выполнить его последнюю просьбу. Потом приказал Эдип своим дочерям уйти, ибо не должны они были видеть того, что должно произойти, и не должны знать тайну отцовской могилы.
Ушли Антигона с Исменой. Отойдя недалеко, они обернулись, чтобы взглянуть последний раз на отца, но его уже не было, только Тесей один стоял, закрыв глаза руками, словно ему явилось ужасное видение. Так кончил свою многострадальную жизнь Эдип, потомок Кадма, и никто из смертных не видел его мертвого тела, не знал, как он умер и где находится его могила. Без стона, без боли отошел он в царство Аида, так, как не отходит никто из смертных.

Полинк в Аргосе

На веки успокоилась душа Эдипа. Но неумолимый рок дома Кадма по-прежнему тяготел над его потомками. Не поделив с братом власть в Фивах, отправился Полинк в город Аргос, к царю Адрасту, в надежде, что могущественный повелитель Арголиды поможет ему вернуть фиванский трон. Так уж, наверное, было предопределено судьбой, что в этот же день к Адрасту явился еще один проситель: Тидей, сын царя Этолии. Был он повинен в пролитии родственной крови и изгнан из родных краев. Сгорая желаньем вернуться в Этолию царем, пришел Тидей к Адрасту, как и Полинк, просить военной помощи. И вспыхнула между просителями ссора. Тидей первым обнажил меч. Как два разъяренных льва бросились друг на друга изгнанники. Услышал Адраст шум поединка, вышел из дворцовых покоев, и, увидев двух юношей, с ожесточением сражающихся друг с другом, понял: это знак судьбы. Давно было предсказано царю Аргоса, что выдаст он дочерей своих, Агрию и Деифилу, за льва и кабана. Был же покрыт один из сражавшихся шкурой кабаньей, а другой — львиной²⁰. Поспешно разнял он противников и ввел как почетных гостей в свой дворец.
Вскоре выдал царь Адраст своих дочерей — одну, Деифилу, за Полинка, другую, Агрию, за Тидея. Когда стали Полинк и Тидей зятьями Адраста, им и уговаривать не пришлось повелителя Аргоса помочь вернуть им утраченные царства, ибо давно мечтал тот присоединить к Арголиде и Беотию, и Этолию. Лишь одно условие поставил Адраст: в походе, как залог грядущей победы, должен участвовать брат его жены, Эрифилы, великий прорицатель Амфиарай.
Решено было двинуться прежде против семивратных Фив. Но Амфиарай отказался принимать участие в этом походе, так как он знал, что поход этот предпринимается против воли богов. Не хотел он, любимец Зевса и Аполлона, гневить обитателей Олимпа. Как ни уговаривал Тидей Амфиарая, он твердо стоял на своем решении. Тогда Полинк прибег к хитрости: знал он, что Адраст, выдавая свою сестру, Эрифилу, замуж за Амфиарая, взял с него клятву, что всю свою жизнь он будет следовать слову Эрифилы и в спорах будет беспрекословно ей подчиняться. Соблазнил Эрифилу Полинк драгоценным подарком — ожерельем Гармонии, которое он прихватил с собой, когда бежал из Фив от козней родного брата. "Твоим станет это бесценное ожерелье, добытое в битве со змеем Кадмом, моим предком, — сказал он Эрифиле, — но лишь только тогда, когда муж твой, Амфиарай, согласится принять участие в походе против Фив". Разгорелись глаза у Эрифилы. В жизни она не видела подобного сокровища, и, соблазнившись драгоценным даром, приказала супругу собираться в поход. Не мог Амфиарай, связанный клятвой, противоречить своей жене, однако, сказал ей: "Ты, завороженная блеском золота, посылаешь меня на верную смерть. Я не могу идти против твоей воли. Но знай, — великие беды приносит с собой это ожерелье тому, кто им владеет, и кара за мою скорую погибель падет на твою голову".
Большое войско собралось в Аргосе. Семеро вождей встали во главе этого войска, а самым главным был избран Адраст. Не были услышаны увещевания вещего Амфиарая, умолявшего вождей не начинать гибельного похода. Все они горели желанием сокрушить семивратный город.
Простился Амфиарай со своими детьми, обнял совсем юного Алкмеона и младенца Амфилоха, которого еще держала на руках кормилица, а когда, полный скорби, взошел на колесницу, обратился к Алкмеону с такими словами: "Ты должен, сын мой, отомстить за мою смерть. Кто отправил меня на гибель, — ты знаешь". Обнаженным мечом пригрозил Амфиарай своей жене, и тронул поводья своей боевой колесницы.

Офельт-Архемор

Благополучно войско достигло Немеи. Мучимые жаждой, отправились воины на поиски свежей воды. Но нигде не могли они найти ни одного источника, ибо засыпали их нимфы по повелению Зевса. Тогда рабыня немейского царя Ликурга по имени Гипсипила, та самая, что была когда-то сама царицей острова Лемнос²¹, вызвалась показать воинам источник, скрытый в лесу. Посадила она на зеленую лужайку сына Ликурга, малыша Офельта, которго в это время нянчила, и лишь только отошла от него, как выполза из кустов змея, обвила ребенка своими кольцами и задушила.

Под стенами Фив

Спустившись с немейских высот, аргосская рать прошла через Истм, Мегариду, леса Киферона и окружила семивратные Фивы. Высоки фиванские стены, крепки ворота, — трудно взять город и решительным штурмом, и долгой осадой. Решили тогда вожди аргосского войска отправить к Этеоклу послом самого неукротимого в битве воина, любимца Афины, — Тидея.
"С чем пришел? — спросил Этеокл, когда, с жезлом глашатая, вошел Тидей под своды тронного зала. "С предложением мира! — ответил Тидей. — А условие будет таким: ты уступаешь власть брату своему Полинку и покидаешь Фивы". Улыбнулся презрительно Этеокл: "Если ваши семеро вождей так же сильны доблестью, как умом, то нам их бояться нечего". Так ответил ему Тидей: "Это ты можешь узнать сейчас! Самый слабый из семи — я. И я готов вступить в единоборство хоть с семерыми твоими воинами!"
Тотчас площадь перед дворцом была превращена в арену боя. Замелькали мечи, и один за другим пали лучшие воины Фив от руки Тидея. "Силен ты, посланник моего ненавистного брата, — сказал Этеокл, когда поединок закончился, — но добровольно власти над Фивами я ему не отдам! Пусть он попробует взять ее силой!"
Вернулся Тидей в стан аргосцев, рассказал о своей победе и возликовало аргосское войско²⁴. Только Амфиарай не разделял всеобщей радости. "Против брата ты прав, Полинк, — продолжал твердить он, — против родины не прав, а неправде боги не посылают победы". В Фивах же царило уныние: если один Тидей столь могучий воин, то каковы же они все? Более всех был озабочен Креонт. Не пощадили бы его аргосцы, если бы пали семивратные Фивы. "Да что моя жизнь, — думал он, — гибели своих сыновей я не могу допустить". А было у Креонта двое сыновей. Старший, Гемон, был женихом Антигоны, сестры Этеокла, младший же, Менекей, был совсем еще отроком. Его и послал Креонт за престарелым Тиресием, доживавшим последние дни своей чрезмерно долгой жизни, чтобы раскрыл вещий старец словом своим, как можно уберечь город от грозной опасности.
Пришел слепой Тиресий, ведомый за руку отроком Менекеем, к Креонту и сказал: "Я знаю верное средство, которое отвратит беду, нависшую над Фивами. Аргосскому орлу надо противопоставить фиванского змея — того, посвященного Аресу, змея, которого убил Кадм. Надо умилостивить его все еще враждебный дух, умилостивить его же кровью, кровью его потомка, спарта, но не женатого и не помолвленного, а отрока. Ты меня понял?" Побледнел Креонт. "Понял", — прошептал он.
Как только ушел Тиресий, бросился Креонт к Менекею, обнял его и приказал немедленно покинуть Фивы. "Не хочу я, — сказал он, — ценой твоей жизни спасать этот богами проклятый город! Беги, пока фиванцы не узнали об этом страшном вещании!" Опустил глаза отрок и ответил: "И я, отец, все понял. Куда прикажешь бежать? В Орхомен? В Дельфы? В Додону?" Заторопил его Креонт: "Беги, куда глаза глядят. Везде у меня есть друзья, везде тебя примут как своего. Потом пришлешь мне весть о себе. Спасайся!"
Посмотрел отрок с нежностью на своего отца и ушел. Там, где Амфионова стена пересекает ручей Дирки, у старой пещеры змея была огорожена его могила. Туда, по крепостной стене, направился Менекей с мечом в руке. "Ты прав, мой бедный отец, я фиванец и спарт. Пусть гибель настигнет всех врагов города Кадма". Это были последние слова Менекея. Серкнул меч — и кровь окрасила бурые камни крепостной стены. Никто не был свидетелем этой одинокой жертвы. Лишь стражник, обходя стену, набрел на бездыханное тело и отнес его отцу.
Тем временем аргосцы охватили кольцом весь семивратный город и пошли на приступ сразу против всех семи ворот²⁵. Тидею выпало штурмовать Кренидские ворота, Адрасту — Омолийские, Амфиараю — Претидские, Иппомедонту — Онкейские, Капанею — Старые, Парфенопею — Электрийские, Полинку — Верхние.
Узнал об этом Этеокл и твердо сказал: "Против брата Полинка я выступлю сам!" Возразил ему Креонт: "Одумайся! Или ты забыл старинный оракул, гласящий, что суждено вам пасть друг от друга во взаимоистреблении!" Спокойно ответил ему Этеокл: "Я ничего не забыл, — потому и иду. Мой дед Лаий, мой отец Эдип делали все, чтобы уйти от неминуемого рока, но каждый шаг их приближал к предначертанному".
Зазвучала аргосская труба, посылая осажденным угрозу. Высыпали защитники на стены, засыпая сверху градом стрел и камней штурмовавших запертые ворота. Только Этеокл, увидев приближающийся отряд Полинка, велел настеж открыть свои и один выступил против него. Узнал Полинк родного брата и остановил отряд. "Не ожидал? — насмешливо крикнул ему Этеокл. — Ты хотел получить мою власть: вот она!" С этими словами он метнул свое копье, но и Полинк в тот же миг метнул свое. Смертной ли рукой или Аластором, демоном, преследующим дом Кадмидов, были направлены эти копья, — но оба они достигли цели. Упали на землю два тела, каждое с братским копьем в груди.

А у Кренидских ворот шел другой поединок: храбрый Тидей вступил в смертельную схватку с фиванцем Меланиппом. Недолго длилась эта яростная схватка. Улучил мгновенье Меланипп и стремительным ударом копья поразил Тидея в живот. Заметался в объятиях смерти любимец Афины, из последних своих сил взмахнул он мечом, и покатилась голова Меланипппа прямо к ногам Тидея. Снедаемый жаждой мести, зарычал Тидей и...
В это мгновенье Афина Промахос, с чашей живительного нектара в руках, спустилась с Олимпа к Тидею, чтобы напоить напитком бессмертия, но увидела она его на окровавленной земле с головой Меланиппа в руках, грызущего в ярости отсеченную голову врага. В отвращении отшатнулась богиня, выпала чаша из ее рук — и в царство Аида отлетела душа Тидея.
Смертельный бой шел и у Старых ворот. Аргосцы, предводительствуемые Капанеем, шли на штурм Амфионовых стен. По приставной лестнице, с факелом в руке, он первым ворвался в осаждаемый город. "С богами или против их воли — я сожгу этот город!" — закричал он. Но тут из грозовой тучи сверкнула молния и поразила Капанея. Выронил он факел, простер руки — и в громовых раскатах бездыханное тело его, крутясь, словно колесо Иксиона, полетело вниз.
"Зевс за нас!" — закричали фиванцы, увидев это знамение. Этот крик, передаваемый от ворот к воротам, обежал все фиванские стены. И обратились аргосцы в бегство. В беспорядочном отступлении пали Парфенопей, Иппомедонт, пал бы и Адраст, но чудесный конь унес его в пределы, недосягаемые для фиванских копий и стрел. Далеко от Фив удалось бежать и Амфиараю. Уже почувствовал он себя спасенным, да внезапно разверзлась под его колесницей земля, и приняла его вместе с конями в свое лоно.

Антигона

После одержанной победы Креонт в третий раз стал правителем Фив. Правда, законным наследником фиванского престола считался сын Этеокла Лаодамант, но был он еще младенцем. Ожесточение победителей было так велико, что Креонт запретил совершать над павшими врагами погребальный обряд. Неубранные, терзаемые хищными птицами тела погибших оскверняли взоры богов, и они послали в Фивы Геракла, который потребовал от Креонта соблюдения заповедей благочестия. Не посмел Креонт идти против божественной воли, — позволил собрать тела павших. В Элевсине им были устроены торжественные похороны, всем на одном братском костре. Только тело Капанея, освященного перуном Зевса, предали огню отдельно. Красавица Эвадна, вдова Капанея, когда погребальный костер поднялся в небо сияющей стеной, бросилась на тело погибшего супруга и умерла, обхватив его руками. Пришли в Элевсин и дети семи вождей, потерпевших поражение под стенами Фив. Все они дали клятву, что отомстят за гибель своих отцов. Заключили они тесный союз дружбы и назвались Эпигонами, то есть "после рожденными".
Тело Этеокла с величайшими почестями было похоронено в гробнице Кадмидов, а обесчещенное тело Полинка по-прежнему лежало перед Верхними воротами, ибо не разрешил Креонт предавать его труп ни огню, ни земле. Он даже стражу к нему приставил, чтобы никто не посмел ослушаться запрета, и объявил, что ослушнику наказанием будет мучительная казнь.
Покорились фиванцы повелителю Фив. Не покорилась лишь одна Антигона. Стала она просить сестру Исмену помочь ей похоронить тело брата. "Но ведь это запрещено!" — в ужасе воскликнула Исмена. "Да, — ответила Антигона, — но имел ли запретивший право нам это запрещать?" Не стала она убеждать сестру, не стала говорить ей о долге, о чести, — пошла на скорбное поле одна.
Спала беспечная стража. Кто осмелится ослушаться слова Креонта? Тихо присыпала Антигона тело брата горстями земли, окропила слезами, тем и спасла душу Полинка от бесчестья на том и на этом свете. А утром доложили Креонту, что приказ его нарушен. В бешенство пришел он и повелел до заката найти и казнить ослушника.
"Останови своих слуг, царь, — сказала Креонту Антигона, — не ищи ослушника. Ослушница — я". Ушам своим не поверил Креонт: "Ты? Дочь сестры моей! Невеста моего сына Гемона! Почему же ты сделала это?" Улыбнулась Антигона и ответила: "Потому, что не Зевс был тот, кто запретил мне это. Твои приказы не сильнее заветов богов".
Итак, запрет нарушен. За ослушание положена казнь, и не может быть исключений. Тщетно просила за сестру свою Исмена, тщетно умолял отменить казнь невесты Гемон. "Во избежание скверны пролития родственной крови будет Антигона заживо замурована в гробнице Кадмидов!" — произнес свой приговор Креонт.
Увели Антигону. Уже сумерки опускались на землю, когда в царских покоях раздался мерный стук старческого посоха — это пришел старый Тиресий. "Слушай, Креонт, мое последнее пророчество, — произнес он, — Боги отвернулись от тебя. Ты перед ними дважды виновен: за то, что держал на земле того, кого следовало отправить под ее поверхность и за то, что отправил под землю ту, которой место на земле. Знай же, — место мертвого займет живой, и стоны в твоем дворце будут ответом на твой несправедливый приговор". Угроза пророка сломила упорство царя. Он готов похоронить Полинка, он прикажет освободить Антигону. Но поздно...
Когда вошел Креонт в гробницу Кадмидов, он увидел Антигону в петле, а на полу, рядом с телом невесты, своего сына Гемона с кинжалом в груди. И остался Креонт один в своем дворце, а с ним лишь его постоянная отныне спутница, — безрадостная старость.

Поход Эпигонов

Прошли годы. Умер Тиресий, прожив семь человеческих поколений. Но смерть не отняла у него пророческого дара. Даже река забвенья, мутная Лета, оказалась бессильной, и среди теней, на Асфоделиевых лугах, сохранил Тиресий этот дар. Умер и Креонт, престол Кадмидов унаследовал Лаодамант, молодой сын Этеокла.
Возмужали и Эпигоны. Настало время для исполнения данной на тризне отцов клятвы. Еще жив был Адраст, но был он так стар, что вождем нового похода против Фив быть не мог. Не захотел возглавить поход и его сын Эгиалей. Тогда выбор пал на Алкмеона, сына Амфиарая. Однако и он охотно бы уклонился от этого похода. Не из трусости — он был храбр, — на нем лежал долг страшной клятвы, которую он дал много лет назад своему отцу. Связанный этой клятвой, должен был Алкмеон отомстить за гибель своего отца Амфиарая, но не кому-нибудь, а Эрифиле, собственной матери, пославшей супруга на верную смерть. Знал он, что душа отца будет томиться в Аиде до тех пор, пока не свершится месть.
Пошел Алкмеон на то место, где земля поглотила Амфиарая вместе с конями его и колесницей, спросил: разрешает ли дух отца идти ему с Эпигонами протиф Фив? И получил такой ответ: "Сначала месть, потом поход". Тогда отправился Алкмеон в Дельфы вопросить Аполлона: суждена ли победа оружию Эпигонов? Так ответил оракул: "Да, если их вождем будет Алкмеон". Что делать? Воля отца и воля богов — священны.
Вернулся Алкмеон в Аргос и совершил то, на что был обречен роком. А на следующий день аргосцы со страхом жались друг к другу при его появлении и повторяли слова, которые отныне срослись между собою, слова проклятья: "Алкмеон-матереубийца". Всем в Элладе было известно, что пролитая родная кровь вызывает из преисподней неумолимых богинь-мстительниц, Эриний. Но не терзали Эринии Алкмеона, будто и не совершал он самого страшного из преступлений.
Через несколько дней войско Эпигонов, возглавляемое Алкмеоном, выступило в поход, а фиванцы во главе с Лаодамантом двинулись ему навстречу. У небольшого беотийского городка Глисанта сошлись оба войска, и началась короткая, но жестокая битва. Когда, сраженный мечом Алкмеона, пал Лаодамант, сдались фиванцы. Не встречая сопротивления, войско Эпигонов подошло к городу Кадма и Амфиона. Все семь крепостных ворот были открыты. За это жителям было дано разрешение до утра беспрепятственно покинуть Фивы. В ту же ночь фиванцы, взяв с собою жен и детей и что у каждого было наиболее ценного, ушли из родного города.
Утром следующего дня войско Эпигонов вошло в пустой город. Только в одном из домов нашли дочь Тиресия Манто. Как быть с ней? Тут вспомнили Эпигоны обет, данный ими перед походом: посвятить Аполлону самую дорогую добычу. И решено было отправить вещую деву к вещему богу в Дельфы, а Фивы предать огню.
Со всех сторон запылал город²⁶. В дыму и пламени Аластор, злой демон рода Кадмидов, навсегда покинул фиванскую землю. Нет крепости Кадмеи, нет стен семивратных, если новый змей пожелает занять пещеру у источника Дирки, — ему никто не будет препятствовать. Но одно дело — Фивы, другое — фиванская земля. Не может она быть ничей. Власть над ней некогда прочили Полинку, ради которого и состоялся тот первый поход, теперь же владыкой Фиваиды по праву стал сын Полинка Ферсандр.
По погибшим же была справлена пышная тризна и устроены игры в честь павшего героя Эгиалея. Все Эпигоны приняли в них участие, все одержали в них победы, кто в том, кто в другом состязании. Особенно отличился Диомед. Не было ему равных в метании копья и в беге на колесницах. Видно покровительствовала ему сама Афина, как покровительствовала она раньше его отцу Тидею.
Но с того утра, как вошло войско в опустевший город, никто не видел вождя Эпигонов Алкмеона, никто не знал, куда он исчез. Искали Алкмеона до тех пор, пока старый Адраст не сказал, что с ним случилось: "Его наконец настигли Эринии за убийство собственной матери. Аполлон оберегал Алкмеона, пока он был нужен как вождь в вашем походе. Теперь он уже не орудие рока, а сам его жертва. Да, справедливы приговоры богов! И я наказан потерей любимого сына Эгиалея, за то что, будучи братом злодейски умерщвленной Эрифилы, разделил поход с ее сыном-убийцей".

Алкмеон в Псофиде

У южного подножья Эриманфа в дикой гористой местности среди дремучих дубовых лесов спрятался маленький аркадский городок Псофида. Туго приходилось его жителям от буйных соседей, беззаконных кентавров, переселившихся с фессалийского Пелиона в предгорья Эриманфа. Лишь недавно, с тех пор как Геракл перебил это буйное племя, мирная жизнь стала возможна и здесь. Все же и теперь редкий чужестранец заглядывал сюда. Нелегко было пробраться через окружавшие Псофиду леса, да и не к чему: скромными пастухами были местные жители, даров Деметры они не знали и козье молоко закусывали лепешками из желудиной муки.
Правил этой землей престарелый царь по имени Фегей. Как и сама эта земля, был Фегей беден, не было у него ни сокровищ, ни слуг, ни дворца. Любящая жена, два крепких сына, да кроткая дочь Алфесибея — вот и все богатство царя. Однажды холодным поздним вечером кто-то постучал в дверь его скромного жилища. Открыл Фегей дверь и впустил юношу, бледного, жалкого, с глазами, в которых застыло страдание. Огляделся нежданный гость и бросился к ногам Фегея. "Встань, гость мой! — сказал Фегей, — Не бойся: здесь тебя никто не тронет. Кто ты? Чего ищешь?" Обвел пришелец хозяев беспокойным взором, и горько улыбнулся: "Не узнаете? Или есть в Элладе такое место, куда бы не проникла весть об Алкмеоне-матереубийце?" И рассказал Алкмеон, а это был он, как старался уйти от страшного долга, как обращался к духу отца, и к оракулу в Дельфах. Но разве может смертный уйти от предначертанного богами?
Когда он закончил, воцарилось долгое молчание. Наконец Фегей поднял голову и произнес: "Думаю, Алкмеон, что ты скорее несчастный, чем преступный человек. Проведи эту ночь у нашего очага, а завтра я совершу над тобой установленный Аполлоном обряд очищения". — "Спасибо, отец мой!"²⁷ — прошептал благодарный Алкмеон, целуя руки старца.
На следующее утро был принесен поросенок²⁸, и таинственный обряд очищения состоялся. Оставили Эринии-мстительницы Алкмеона, здоровый румянец покрыл его щеки, и тут только все увидели, как он был прекрасен, словно бог, сошедший с Олимпа. И остался он в доме Фегея, своего второго отца.
Все чаще засматривалась на Алкмеона Алфесибея, все чаще при этом пылали ее щеки. Простыми были нравы в глухом аркадском краю, и Алфесибея не скрывала свою сердечную тайну. Полюбил кроткую дочь Фегея и Алкмеон. Все видели, что дело идет к свадьбе. Только братья Алфесибеи Проной и Агенор были недовольны. "Прости, отец, — сказал однажды старший, Проной, — разве ты забыл, что при рождении дано было нашей сестре имя "Умножающая стада коров"? Тогда ты рассчитывал на выкуп, который получишь за нее. Коров у нас мало, все только козы, а выкуп нам аргосский изгнанник, конечно, не даст". Улыбнулся Алкмеон и достал из своей дорожной сумы золотое ожерелье, украшенное семью самоцветными камнями. "Во сколько коров, Проной, ты ценишь это украшение?" — спросил он. Широко раскрылись у Проноя глаза. Никогда он не видел подобной красоты: с крученого золотого обруча спускались семью треугольниками семь золотых сеток и на каждой сетке сверкал багровым цветом драгоценный камень. Только седьмой, последний, камень излучал нежное бледно-зеленое сияние. "Думаю, что во всей Аркадии не найдется столько коров!" — улыбаясь ответил Проной. Обнял старый Фегей свою единственную дочь. "Мне ни к чему эта драгоценность. Вот где ее место!" — сказал он, одевая ожерелье на шею Алфесибеи.
Прошло больше года после свадьбы Алкмеона и Алфесибеи. Но отчего боги не посылают детей молодым супругам? И пошел по предместьям Псофиды гулять слух о том, что Алкмеон не прощен богами, что обряд очищения, установленный Аполлоном, не может смыть с рук убийцы кровь его собственный матери. Все чаще и чаще сидел Алкмеон с остановившимся взором и повторял: "О, матушка, зачем ты вновь насылаешь на меня страшных Эриний?" Видя, что мучительные наваждения вновь терзают зятя, посоветовал Фегей Алкмеону идти за советом в Дельфы, к великому оракулу Аполлона. Трудно было убедить Алфесибею, чтобы она согласилась на разлуку с любимым мужем, но ее необходимось была слишком очевидна. "Иди, — наконец сказала она, — и возвращайся скорее. Я буду ждать тебя".

Скитания Алкмеона

Долго шел Алкмеон к Дельфийскому оракулу: через Аргос, Немею, Коринф, Орхомен, — может полгода, а может и больше. У порога храма Аполлона его встретила Манто. Посвященная богу, она служила ему пифией в дни вещаний. Пленница Эпигонов узнала их бывшего вождя. "Чего требует от меня Алкмеон?" — спросила она. "Лишь об одном я молю, — ответил Алкмеон, — спроси у бога, которому ты служишь, как мне избавиться от преследований Эриний?" Покачала головой Манто: "Аполлон сделал, что мог. Над Эриниями властвует только одна богиня, самая древняя и могучая, — Гея-Земля. В Додоне уже сотни лет шелистит посвященный ей дуб. Там, по шелесту листьев священного дуба, пророчествуют Селлы. Иди в Додону, вопроси долговечных Селлов — чего не знают они, того не знает никто".
И отправился Алкмеон дальше на север к суровым горам Эпира, в Додону. Эринии, оставившие его перед обителью Аполлона, с утроенной яростью набросились на несчастного. Неустанно травимый ими, не шел, а бежал Алкмеон. И вот вошел он в священную дубовую рощу. Нет здесь храма. Божественная сила обитает в древнем дубе, что глубоко запустил свои корни в недра Матери-Земли. И Селлы-жрецы не нуждаются ни в храме, ни даже в жилище: все та же Мать-Земля — их ложе в любую погоду.
Выслушали Селлы страдальца. Долгое время ничего не было слышно, кроме шума ветра в густой листве древнего дуба и воркования голубиц. Наконец старейший из Селлов заговорил: "Гея-Земля защищает священное право матери. Она вся, оскверненная твоим преступлением, отказывает тебе в убежище. Если ты найдешь такую землю, которой еще не было, когда ты совершил преступление, — ты можешь найти успокоение, но только там". Подкосились у несчастного ноги. "Значит я навеки отвержен! Навеки отдан этим мучительницам и на этом свете, и на том!" Повернулись вещие старцы и ушли. Только один, оглянувшись сказал: "Все забудь, Алкмеон, а это помни: только та земля, которая не была свидетельницей твоего греха, может дать тебе успокоение".
Как только вышел Алкмеон из священной дубовой рощи, вновь вцепились в него неумолимые Эринии, вновь побежал он, не разбирая дороги. Да разве убежишь от угрызений совести?

Каллироя

С седых гор Эпира, среди которых расположена Додона, стекает к морю Ахелой, отец всех эллинских рек. Измученный Эриниями Алкмеон бежал по его течению все дальше и дальше, куда — не знал и сам. Вдруг слышит, кто окликнул его: "Куда бежишь, Алкмеон? Иди ко мне!" Видит Алкмеон, что на небольшом острове посредине реки сидит девушка и манит его руками. "Кто ты? И откуда меня знаешь?" — спрсил Алкмеон. "Я — нимфа Каллироя, дочь Ахелоя, бога этой реки. А тебя, кто же не знает? Скучно мне. Иди сюда вброд, не бойся замочить ноги, и поговори со мной".
Перебрался Алкмеон через протоку и почувствовал, что остались Эринии на другом берегу. "Видишь, как хрошо, что я тебя окликнула, — улыбнулась Каллироя, — а то ты так и пробежал бы мимо. Песок, на котором мы сидим, и есть та самая земля, что ты ищешь. Она не старше этих белых кувшинок. Мы, нимфы речные, нанесли его сюда несколько дней назад. Еще небыло этого острова, когда ты предал смерти свою мать. Да ты и сам чувствуешь, — не мучают тебя тут Эринии. Оставайся здесь. Скоро придет мой отец Ахелой. Не бойся его, с тех пор, как Геракл выломал ему один его рог, он не любит являться в обличье страшного быка. Отец мой снова очистит тебя, а потом нас поженит. Будешь ты здесь недосягаем для Эриний, и мне не будет так скучно". "Но у меня в Псофиде осталась жена, — сказал Алкмеон, — она ждет меня. Как я могу, бросив ее, взять на себя новый грех?" "А ты забудь ее, — ответила Каллироя, — или ты хочешь, чтобы кровавый туман с мелькающими ликами мстительниц вновь терзал тебя?"
Чем больше слушал Алкмеон слова Каллирои, тем светлее становилось у него на душе и манящей мечтой сияла мысль, что здесь навсегда прекратится власть над ним неумолимых Эриний. И вышло так, как говорила Каллироя. Дни шли за днями. Жил Алкмеон на острове нимфы в тишине и умиротворяющем покое. Только не мог он забыть свою кроткую Алфесибею. Не могла понять Каллироя, почему Алкмеон, обретя то, к чему так стремился, не весел, почему так часто вздыхает? Однажды она спросила у него: "Скажи, а не оставил ли ты своей бывшей жене как залог своей верности какой-нибудь вещи?" Задумался Алкмеон и сказал: "Когда я, всеми гонимый, в рваном хитоне, пришел в дом Фегея, со мной была только одна вещь — ожерелье, принадлежащее моей матери. В Аргосе его называли ожерельем Гармонии. Я отдал его Фегею, а он надел эту драгоценность на шею своей дочери". Нахмурилась Каллироя: "Если так, то ваш брак не расторгнут. Иди, принеси это ожерелье мне. И пока я не буду владеть им — я тебе не жена". Взмолился Алкмеон: "Как же я покину твой остров? Только здесь разрешает мне жить Гея-Земля! Как только я перейду на берег, — тотчас же мной овладеют Эринии!" "Не в первый раз тебе терпеть от них, — ответила Каллироя, — не возвращайся без ожерелья!"

Седьмой самоцвет

Опять холодный вечер накрыл скромный двор псофидского царя. В тягостном молчании сидел Фегей с сыновьями и дочерью у пылающего очага. "С этим пора покончить, — угрюмо сказал Проной, — я устал повторять тебе, сестра, что Алкмеон больше нет на этом свете. Был я в Дельфах, был в Додоне, — до священной дубовой рощи ведут его следы, там они теряются. Неподалеку от Додоны есть вход в царство мертвых. Думаю, что Эринии туда его и загнали. Но Алфесибея покачала головой: "Нет, брат, сердце мое мне говорит иное. Ждала я долго, но буду ждать еще. И я верю, будет такой же вечер; как и тогда, мы будем сидеть у огня, и в порывах зимнего ветра услышим знакомый стук".
Только произнесла она эти слова, как кто-то робко постучал во входную дверь. С радостным криком побежала Алфесибея, распахнула дверь и, схватив гостя за руку, подвела к очагу. "Вот он! Вот он! — торопливо заговорила она. — Я знала! Он верен мне! Он не забыл своей Алфесибеи! Но почему, Алкмеон, ты бледен? Почему так измучен? Видно опять не дают тебе покоя Эринии?" Опустился Алкмеон у очага и ответил: "Нет, еще не дают. Но скоро я избавлюсь от них. Приютите меня до утра. А завтра меня ждет новый путь, последний". Всплеснула Алфесибея руками: "Как? Опять в путь! Уже завтра?" Опустил глаза Алкмеон: "Завтра. Я должен как можно быстрее отнести нимфе Каллирое то ожерелье, за которое мать моя Эрифила продала свою душу Полинку, и которое отдал я твоему отцу как выкуп за тебя. Ты отдашь мне его? Ведь только на острове этой нимфы меня не терзают Эринии!" Сняла со своей шеи Алфесибея ожерелье Гармонии и протянула Алкмеону со словами: "Возьми! Разве может быть для меня украшение дороже твоей жизни!"
На заре следующего дня Алкмеон простился с Фегеем и Алфесибеей, хотел проститься и с ее братьями, но они ушли куда-то еще затемно. Так, унося с собой ожерелье, покинул Алкмеон дом царя Псофиды навсегда. Около полудня вернулись Проной и Агенор. У старшего в руках было ожерелье. "Ты отомщена, сестра! — сказал он, — понес твой бывший муж справедливую кару за свою измену!" Все поняла Алфесибея. Опустились у нее руки и мертвенная бледность покрыла лицо. Не говоря ни слова, она отвернулась от братьев и вышла в открытую дверь. А когда наступил вечер, и огонь запылал в очаге, увидел Фегей, что последний седьмой камень ожерелья, который еще утром был светло-зеленым, окрасился багровый цвет. Всем стало ясно: нет больше Алфесибеи на этом свете²⁹.

Седой сгорбленный старик стоял у порога храма Аполлона в Дельфах³⁰. "Привет владыке Аполлону от всего дома псофидского! — сказал он, протягивая пророчице Манто дагоценность. — Я, царь Фегей, прошу принять в сокровищницу храма этот дар, слишком ценный для скромной человеческой доли!" Приняла жрица Аполлона из рук жертвователя его дар и грустно улыбнулась. "Нерадостное наследие оставила божественная родоначальница своим преемницам!" — сказала она, опустив глаза на багровые самоцветы.
Семела… Агава… Дирка… Ниоба… Иокаста… Эрифила… Алфесибея… семь ясных камней должны были побагроветь, семь цветущих жизней должно было погибнуть, чтобы стала, наконец, понятна сила проклятья, воплощенного в золоте змея. Но у смертных память плохая. Скоро забудут они, что нельзя отнимать у Матери-Земли сокровищ, скрытых в ее глубинах, забудут, что эти сокровища — только призраки, таящие грех, и муки, и смерть в своем обманчивом блеске.